Ты найдешь меня на краю света - [22]

Я повернулся к мадемуазель Конти. Она уже успокоилась и теперь, устроившись в кожаном кресле, как ни в чем не бывало листала толстую регистрационную книгу.

— Мадемуазель Конти!

— Да, месье Шампольон!

Она поправила черные очки и посмотрела на меня со строгой вежливостью монахини, у которой слишком мало времени. Должен признать, это звучало совсем иначе, чем только что сказанное «месье Шарль».

— Меня здесь кто-то спрашивал… Женщина.

Мадемуазель Конти подняла брови:

— Совершенно верно. Некая дама интересовалась вами сегодня утром. Но она сказала, что это не срочно, и собиралась перезвонить еще раз. — Она снова опустила глаза, словно давая этим понять, что разговор окончен.

— И как ее звали? — спросил я, начиная раздражаться.

Мадемуазель пожала плечами:

— Я не запомнила, по правде говоря. Она ведь собиралась перезвонить вам в галерею, а у меня как раз дел было невпроворот. — Она о чем-то задумалась, держа во рту кончик авторучки. — Как будто американка. Джун… Джун… как ее…

— Ее звали Джун? Может, меня спрашивала Джун Миллер?!

Я перегнулся через стол, наклонившись к Луизе. Разумеется, это все меняло!

— Мадемуазель Конти, пожалуйста, вспомните! Одну мою знакомую американку зовут Джейн Хэстман, а другую Джун Миллер. Так кто меня спрашивал, Джун или Джейн?

— Хм… — Мадемуазель Конти наморщила лоб, а потом застенчиво улыбнулась. — Джун, Джейн — звучит почти одинаково, вы не согласны?

— Ни в коем случае! — закричал я. — Разве что для того, у кого память как решето!

Улыбка вмиг исчезла с ее лица. Мадемуазель Конти нервно пригладила блестящие темные волосы, как всегда собранные на затылке в узел, словно желая убедиться, что он на месте. Мне стало немного жаль ее, и я прикусил нижнюю губу. Мне не следовало говорить про решето. Я уже хотел извиниться, как вдруг мадемуазель встала, решительно опершись тонкими руками о стол.

— Что ж, месье, — обиженно ответила она, — боюсь, больше я ничем не смогу помочь вам в этом в деле. Я бы, конечно, записала ее имя, если бы знала, что оно имеет для вас такое большое значение. — На некоторое время она замолчала, а потом сухо продолжила: — Во всяком случае, эта дама ни на чем подобном не настаивала и даже ничего не просила вам передать. Иначе я сразу сообщила бы вам о ее звонке. Может, я повела себя неправильно…

— Прошу вас, мадемуазель Конти, я не хотел вас обидеть, — вздохнул я. — Вы все сделали верно, и вашей вины здесь нет. — В смущении я гладил столешницу, обтянутую темно-зеленой кожей, и думал, что о загадочной «печальной истории» вполне могла написать Джун. — Тем не менее… — продолжил я, обращаясь к Луизе, и сделал паузу.

— Тем не менее?.. — настороженно переспросила она.

Я решил склонить Луизу на свою сторону.

— Тем не менее для меня важно знать уже сейчас, кто мне звонил, Джун или Джейн. Не буду утомлять вас подробностями своей жизни, но это помогло бы мне прояснить один запутанный вопрос, из-за которого я мучаюсь и не сплю ночами. — Я беспомощно развел руками и замолчал в ожидании ее ответа.

Однако Луиза Конти медлила, будто не решаясь принять мою мирную инициативу. Наконец она спросила:

— И я знаю этих дам?

— Ну конечно! — воскликнул я с облегчением. — Джейн жила в «Дюке», во всяком случае, останавливалась один раз, когда вы уже здесь работали. Джейн Хэстман — высокая американка с огненно-рыжими волосами и громким голосом. Моя протеже, помните?

— Она еще постоянно повторяет: «amazing, amazing…»[20] — кивнула Луиза Конти.

— Ну да, примерно так, — усмехнулся я.

— А Джун? Она тоже ваша протеже?

— Ну… в общем, нет, — ответил я.

Тут я вспомнил красавицу Джун и вздохнул.

— Она хоть раз ночевала в этом отеле?

— Не ночевала, но в отеле была. Меньше года назад, утром, в марте. Тогда еще лил страшный дождь… Такая молодая, энергичная англичанка с каштановыми волосами… — Я прокашлялся. — Вы точно присутствовали, и не думаю, что забыли ее. Она еще закатила здесь сцену… Разбитая посуда, помните?

Мадемуазель Конти покраснела уже второй раз за это утро.

— Ах, та… — только и ответила она, и я понял, что мадемуазель Конти не забыла Джун.

Из всех моих любовниц Джун Миллер отличилась, пожалуй, наибольшей ревнивостью. Не скажу, что у нее совсем не было на это оснований: тогда я дружил еще с одной женщиной. Хотя к тому моменту Элен уже влюбилась без памяти в одного гениального архитектора, и мы расстались друзьями. Однако по-прежнему время от времени мы общались, что в конце концов довело Джун до истерики.

— Черт возьми! Кто тебе эта женщина? Почему она не желает оставить тебя в покое?! — кричала расстроенная Джун, швыряя мой мобильный.

Ее каштановые локоны в беспорядке падали на голые плечи, болотного цвета глаза сверкали. В образе Фурии она была неотразима, что удается лишь немногим женщинам. Я взял Джун за руку и потащил в постель.

— Иди сюда, моя прекрасная дикая кошка, — шептал я ей на ухо. — Забудь про Элен, мы с ней друзья, не больше. К тому же у нее проблемы с этим архитектором…

— И что? При чем здесь ты? Да пусть обсуждает их со своей подругой! — не унималась Джун. — That's not okay![21] — Она с вызовом скрестила на груди руки.