Ты меня любишь - [23]

— Вы что, неряха?

Я представляю, как она идет домой и сообщает тебе, что у меня тараканы.

— Нет. — Я мотаю головой. — Я использовал метафору. Тараканы символизируют то, что ты постоянно обдумываешь или делаешь.

— Ну да, а дом — это голова, бла-бла-бла.

— Знаю, звучит примитивно. На самом деле погружаться во что-то приятно. Но не всегда на пользу. Со мной так много раз бывало.

Номи молчит. Дети умеют отключаться и уходить в свои мысли, когда им хочется. Потом она смотрит на меня.

— И что было у вас?

Женщины. Кошмарные женщины из кошмарных городов.

— Ну, в детстве я любил фильм «Ханна и ее сестры»…

Номи морщится, и она, черт возьми, права. Меланда.

— Фу, — выдает она, — это же Вуди Аллен, он в списке НС у Меланды.

— То есть «не смотреть»?

— Ага. И он возглавляет список. Как вишенка на торте.

— Что ж, твоя наставница понимает в вишенках.

— Она мне скорее как тетя.

Меланда — таракан в моем доме.

— В общем, я хотел сказать… Этот фильм стал моим «Колумбайном», он изменил мою жизнь. Видишь ли, я жил в Нью-Йорке, но не в настоящем; я хотел жить в Нью-Йорке из фильма. Я украл кассету в видеопрокате и смотрел ее каждую свободную минуту.

Номи в ответ повторяет, что Вуди Аллен плох, как и его фильмы, а я не хочу еще раз облажаться, как тогда в кафе.

— Слушай, а Меланда считает нормальным, что ты читаешь стихи Дилана Клиболда?

Она запрокидывает голову и стонет от злости.

— Как можно сравнивать? Он же был моим ровесником.

— Хорошо… И все же согласись, он совершал ужасные поступки. Объясни, почему в твоем увлечении нет ничего странного.

Ни один ребенок не захочет участвовать в дебатах, и Номи снова издает стон.

— Да потому что!

— Знаешь, Номи, — я вспоминаю доктора Ники, — мы отклонились от темы. Я лишь хотел сказать, что тараканы в доме, какими бы они ни были, не всегда во благо.

— А вы правда читали «Колумбайн»? Всю книгу?

Я ведь не Бенджи, пусть земля ему будет пухом, я никогда не лгу о книгах, тем более — моей потенциальной падчерице.

— Ага.

— А вы читали в интернете дневники Дилана? — Дети так делают, особенно дети вроде Номи. Она выглядит младше своих лет, каждый день ходит в школу в этих нелепых очках и мечтает, чтобы какой-нибудь замкнутый мальчик или угрюмая девочка писали для нее стихи, прекрасно понимая, что ее желание не сбудется. Она ковыряет заусенец. — Вы знали, что он писал письма девушке, которую любил, и просил оставить в его шкафчике чистый лист бумаги, если она тоже его любит?

— Да, — говорю я. — Только письма он так ей и не отдал.

— Но ведь написал, — отвечает Номи. — Это трогательно. — Надеюсь, скоро сюда приедет какой-нибудь вихрастый студент с неровными зубами, перевернет ее мир и отвлечет от всяких глупостей. — Так или иначе, фильм Вуди Аллена я смотреть не собираюсь.

— Ладно, я переживу. Поступай как знаешь.

— Вам все равно?

Вопрос вызывает у меня смех; однажды я устроюсь в школу психологом.

— Слушай, Номи, все просто. Какое тебе дело, что думает Меланда? Какое тебе дело, что думаю я? Тебя должно волновать только то, что думаешь ты.

Она пинает камешек.

— Ну, завтра я фильм посмотреть не успею, у нас ведь дурацкий семейный ритуал…

Я не из вашей семьи, но все же часть вашей семьи, и я заставляю свой голос звучать ровно, будто спрашиваю дорогу у прохожего.

— И что за ритуалы у девочек Гилмор?

— Сначала мы заспимся. Проваляемся в кроватях до одиннадцати, хотя накануне поклянемся встать в десять.

— А затем?

— Мы садимся на паром, гуляем и глазеем на безделушки.

— Безделушки.

— Еще мы заходим в книжные магазины и все такое, ну, вы знаете, как обычно бывает. Но в основном — безделушки.

У тебя весь стол заставлен этими безделушками, и я смеюсь.

— Ясно.

— Затем мы идем в ресторан, там длинная очередь, и мама слишком голодна, чтобы ждать. Я посоветую ей вписать нас в лист ожидания, а она от меня отмахнется, и столик получат люди, которые пришли позже нас. И я скажу: «Вот видишь, мама?» — Ты утверждаешь, что проблема в Номи, она видит проблему в тебе, а мне не терпится стать частью вашей гребаной семейки. — Потом она захочет пиццы, потом лапши и скажет: «О, а давай пойдем в одно место, про которое мне Меланда говорила».

Я смеюсь.

— Знакомо.

— В общем, мы идем, а ресторан еще закрыт, ведь мама не догадалась посмотреть время работы в интернете, и мы просто шатаемся по улице голодные и глазеем на безделушки, а потом ей вдруг приспичит купить какую-то штучку, которую видела утром; она в панике, как бы кто-то ее не опередил, и мы мчимся в магазин, а той безделушки уже нет, и мама вся такая а-а-а-а…

А со мной ты всегда стараешься выглядеть спокойной, и я улыбаюсь.

— И что потом?

— Она не может решиться и купить какую-нибудь другую ерунду, ведь для этого нужна капля уверенности, и мы идем в кофейню, где мама разозлится, когда я достану из рюкзака книгу, как будто мы обязаны болтать без остановки. На самом деле ей и самой уже все надоело, она уткнется в свою книгу, а потом мы поедем домой. Вот такой у нас семейный ритуал. Конец.

Я аплодирую, Суриката хохочет, а затем, посерьезнев, превращается в юную версию тебя.

— Все не так глупо, как может показаться. Я преувеличила.