Ты меня любишь - [18]

— Иногда мне кажется, что я забеременела, только чтобы разозлить маму. Чтобы напомнить ей: когда ты действительно кого-то любишь, ты с ним, ну, трахаешься, а не просто болтаешь по телефону… — Вот теперь ты слегка опьянела. — И когда занимаешься сексом, бывает, презерватив рвется. Се ля ви.

— Ясно, — говорю.

Ты снова тревожно озираешься.

— Да, момент был явно неподходящий… Но я изо всех сил стремилась создать свою маленькую семью, будто желая получить хоть один повод для гордости.

— Так и вышло.

— Ты видел мою дочь?

— Ладно тебе. У тебя классная дочь. И ты это знаешь.

Знаешь. И тебе важно быть в моих глазах хорошей матерью, потому что тогда ты позволишь мне абсолютно все. Мы топчемся на месте, даже после твоих откровений. Ты сдержанно сообщаешь об отце лишь то, что он часто тебе звонит.

— Я не всегда отвечаю. У меня Номи, у меня работа, а каждый разговор с ним заканчивается разочарованием. Я не такая, как мама.

— Ты совершенно другая.

— Я не могу всю ночь висеть на телефоне. И не буду так поступать с Номи.

Ты думаешь, что все мужчины представляют угрозу для твоих отношений с дочерью, и я намерен тебя переубедить.

— Уверен, он все понимает.

— Я лишь хочу… Я не буду так поступать с дочерью. Не позволю своей личной жизни разрушать ее жизнь.

Ты винишь себя в том, что твой отец несчастен, и я тебе сочувствую. Отодвигаю тарелку. Ты смотришь на меня. Нуждаешься во мне.

— Послушай. Нельзя помочь тому, кто не желает быть счастливым. — Привет, Кейденс. — Нельзя показать свет тому, кто предпочитает темноту. — Привет, Бек. — А если ты все же попробуешь, то вскоре сама заплутаешь. Будешь принимать одно неверное решение за другим. — Я, например, переехал в Лос-Анджелес из-за Эми, вот же глупость… — А потом ты увязнешь. — Как я увяз в отношениях с Лав, из-за сына. — Как бы ни было сложно, ты должна признать, что правильного ответа не существует. Ты не можешь спасти отца от него самого.

Бар понемногу пустеет.

— Ого, — выдаешь ты, потирая шею, — а я-то думала, мы просто посплетничаем про «нафталина»…

Теперь ты официально пьяна. Обмякшие руки, полуоткрытые губы — и я все еще тебя хочу. Ты начинаешь рассказывать длинную историю о своей подруге из Аризоны, но не можешь вспомнить ее имя и сокрушаешься, что порой чувствуешь себя предательницей. Ты сожгла все мосты к прежней жизни в пустыне и прилетела сюда, словно феникс из Финикса.

— Мы похожи, Мэри Кей. То, что мы смогли оставить прошлое в прошлом, не делает нас социопатами.

Ты подмигиваешь мне, подняв свой стакан.

— Будем надеяться.

Мы ближе, чем можно представить. Ты подпираешь подбородок рукой.

— Скажи мне, Джо, — призывно мурлычешь ты, заставляя думать о твоей мураками, спрятанной под одеждой. — Тебе хорошо в библиотеке?

Я чувствую, как тебе сейчас хорошо.

— Да, мне хорошо в твоей библиотеке.

— А своим начальником ты доволен?

О, становится весело… Я разглядываю кубики льда в своем коктейле.

— По большей части.

— Неужели? — отзываешься ты, и меня охватывает азарт. — Мистер Голдберг, у вас есть претензии к руководству?

— Претензии — слишком сильно сказано, мисс Димарко.

Ты облизываешь губы.

— Выскажите мне свою жалобу.

— Как я и сказал, у меня нет жалоб. Я просто хочу большего, Мэри Кей.

— Чего именно, мистер Голдберг?

Скинув под столом туфли, ты проводишь ногой по моему бедру, и я прошу у официантки счет. Расплачиваюсь быстро, наличными, сдачи не надо. Встаю. Ты встаешь. Сообщаешь, что тебе нужно в уборную, официантка показывает на дверь слева, и ты идешь туда, закрываешь дверь, а потом снова открываешь.

Затем вцепляешься в мой черный свитер, втаскиваешь в туалет, прижимаешься ко мне всем телом, толкаешь меня к стене. Картины на стенах полны страсти. Нагота и соленая вода. Обнаженная женщина среди волн. Она обнимает за плечи напуганного моряка. Это кораблекрушение. Это мы. Разбитые. В поисках пристанища. Ты целуешь меня, я целую тебя, и твой язык у меня во рту ведет себя бесцеремонно — свистать всех наверх! — и ты отдаешься на волю моря невероятности. Мои руки скользят тебе под юбку — на тебе лишь колготки, без трусиков, — и мой большой палец нащупывает твой лимончик. Ты льнешь ко мне. Слова льются из тебя потоком. Ты хотела меня на том красном ложе, ты кусаешь мой свитер — этот свитер сводит тебя с ума; в воде вспыхивают искры — это мы горим, — и ты как последняя страница «Улисса». Ты впиваешься в меня. «О боже, Джо… О боже…»

И вдруг ты отстраняешься. Золушка услышала, как часы бьют полночь.

Вспоминаешь, кто ты такая. Мать. Мой начальник.

И исчезаешь.

5

Знаю-знаю. Всего лишь поцелуй. Я лишь едва дотронулся до твоей мураками и даже не лизнул твой лимончик, но все-таки… О боже, Джо. О боже. Что за поцелуй!

Когда рядом правильный человек, ты совершаешь правильные поступки, и я принял разумное решение отпустить тебя домой. Сам же отправился в «Комнату шепота» и послал благословения всем неподходящим женщинам, что были до тебя. Тогда я понял. Разумеется, ты сбежала. Настоящую любовь принять непросто, особенно в нашем возрасте.

Я не заскочил в «Пегас» по дороге на работу (мой сегодняшний кофеин — твой поцелуй), и да, ты оттолкнула меня, однако в этом вся суть зрелой любви, тем более когда в историю вовлечены дети: притянуть, оттолкнуть, притянуть, снова оттолкнуть… Я открываю дверь в библиотеку — притянуть — и не обнаруживаю тебя у стойки, а сегодняшняя «нафталина» явно меня недолюбливает. В день нашего знакомства она спросила, имею ли я отношение к известному ресторатору Голдбергу, и когда я ответил отрицательно, стала воротить от меня нос. «Нафталина» кивнула на кресло Номи.