Твоя заря - [2]

Мать успела увянуть, дочь подросла, и только их ожидание не знало никаких перемен. А вот со времени появления здесь этого летчика, найденного детворой в синегайских кураях, все заметно изменилось в Софийкиной жизни. Теперь есть кого спасать, есть кому каждое утро дарить свою улыбку, есть за кого носить в себе постоянный страх и напряжение, вздрагивая от каждого шороха ночи, каждый новый день встречая новой настороженностью, опаской и беспокойством, неизменно ощущая в душе неведомый раньше наплыв тепла и надежд. Хотя и при трагических обстоятельствах, но явился он из того иного, желанного мира и самим своим присутствием здесь, среди бесправных и вечно ожидающих, будто предвещает то, что должно свершиться. С момента появления летчика, который отныне всецело заполнил их жизнь, для хуторских начался новый отсчет времени. Пусть и не все посвящены в эту историю, пусть и не всем выпало знать - где он сейчас, у кого, за чьею печью сегодня его прячут,- однако догадывались все: он есть, рядом где-то находится, сррдч них, этот их живой талисман!.. И когда, бывало, соберутся около него женщины, которые борются за его жизнь, - даже в грубоватых шутках своих спасительниц оп улавливает, как много значит для них само его присутствие на этом, затерянном в степях, никакими законами не защищенном хуторке, где и его окончившийся неудачей бои людям пришелся как будто кстати и нес в себе нечто похожее на отраду. Ведь он невольно помог каждому из них лучше проявить себя, свою сущность, дал возможность на какое-то время этим хуторским говоруньям забыть о распрях, сплотиться, сквозь напускное недовольство проявить свой характер, свою непоказную, но летчику хорошо видимую жертвенность. Замечал, как эти артистки делали вид, будто досадуют на детей: откуда вы нам его притащили, этого красавца, что и ходить не умеет, такой нам достался сокол!

Это же могут и нас погубить из-за пего, все души ил нас повытрясут полицаи, если только обнаружится, кого мы здесь укрываем... Да хоть бы усатого нашли в бурьянах, а то даже безбровый и в дырах весь, уже и полотен наших на него не хватает!.. От ворчливых нареканий и мнимого недовольства спасительницы его нет-нет да и забегают мыслями в день завтрашний, и вот тогда получалось, что летчик все же для них не лишний, ведь когда придут наши да скажут: а ну-ка показывайтесь, какие вы здесь, может, сякие-такие, а мы вам не сякие-такие, мы вот кого спасли, вы за это каждой из нас еще и медалю выдать могли бы, разве нет?

Однако до того, воображаемого, надо еще дожить. А тем временем, когда Софийка остается со своим подопечным с глазу на глаз, она просит не обижаться на теток хуторских за их шутки, уверяет, что оказался он среди людей искренних, надежных.

- Но ведь, говорят, какой-то из ваших в полицайчуках ходит?

Сквозь мерцание каганца в уголках губ у девушки возникает волевая, воинственная складка:

- Тот будет молчать. Хлопцы предупредили, что если слишком будет стараться да замечать... Одним словом, чтобы нем был, как рыба, иначе случится то, что с Попом Гапоном. Был здесь один такой: шнырял, выведывал...

Наши дали ему прозвище: Поп Гапон...

- Где же он теперь?

- Был, да сплыл. Вы не бойтесь.

- Вроде и не из пугливого десятка, однако...

- Понимаю. Ведь кроме себя приходится вам теперь

- Вот именно. Пред всеми опасностями я теперь вроде ваш полпред...

- Так вот и не беспокойтесь, товарищ полпред...

И в глазах у девушки бьется смешок, хотя губы крепко сжаты.

Впрочем, для большего доверия или просто чтобы развлечь летчика, она таки расскажет. Полицаичук, о котором он спрашивает, в природе действительно существует время от времени наведывается в Синий Гаи. Когда ходили в школу, в одном классе был с Софийкои, и кто бы мог подумать, что таким ничтожеством станет в час испытании^ Но зато и получил: все от него отвернулись! Сколько ту полицейскую тряпку на рукаве таскает, в вечном страхе ходит, ни минуты ему покоя, в глазах непрестанно так и мечется испуг... Тетки плюются, мать клянет: "Чего ты встрял? Кто тебя отмывать будет?" Выходит, бесчестье само в себе кару несет... А как после стакана самогону развезет его, тогда этот Ваши-Наши (так его прозвали хуторские) даже слезу раскаяния перед девушками пустит: "Знаю, продал душу чертям, придут ваши-наши сразу петлю на шею, а .а что? Я ведь догадываюсь, девчата что есть у вас какая-то тайна, с чем-то кроетесь от меня, но однако же молчу! Нем как рыба! Неужели за такое поведу ние ваши-наши хоть немного не скостят мне грехов:- Вы же словечко замолвите, а?"

Софийка, рассказывая, смешно имитирует того шепелявого, а он, откуда ни возьмись, из-за спины: "Позволь, помогу тебе, Софийка..."

- Может, он просто неравнодушен к вам.

- Да пробовал подбивать клинья, поганец,- и Софийка, не желая распространяться об этом, напомнит летчику: - Вам и сегодня почитать?

Бывает, она по вечерам читает ему при огоньке мигалки, чаще всего кого-нибудь из поэтов, а если раз и вздремнет наконец, она и после этого рядом посидит тихо сторожа его сны, летчицкие, фронтовые или, может, еще довоенные, а утром потом спросит: