Твоя Антарктида - [38]

Потом он забил единственное оконце фанерой, и в обогревалке стало темно, как ночью, только щели в досках розовато светились да огненные отблески раскаленной печурки освещали осунувшиеся лица людей, до костей промерзших на ангарском ветру.

Темно было в обогревалке, но еще темней стало на душе Федора, и он впервые в жизни почувствовал себя самым неудачливым человеком на свете.

Взрыв

– Уматывайте, – проворчал Гришаков, доставая из кармана коробок со спичками. – Кому сказано?

Вот так всегда: шпуры бурят в скале вместе, заряжают их взрывчаткой тоже вместе, а как взрывать набитые аммонитом шурфы, так уходи, здесь ты не нужен. Все было готово: концы бикфордова шнура торчали из скалы, и стоило только поднести к ним спичку, как эта белая от мороза стена, о которую разбивался ветер и тупились стальные буры перфораторов, взлетит в воздух.

– Еще повторить? – Гришаков нетерпеливо потряс коробком, и в нем брякнули спички.

– Уноси ноги, ребята, – сказал бригадир, – а то сейчас дядя Коля чихнет.

Медленно, подчеркнуто медленно – боятся они, что ли? – перешучиваясь и хохоча, один за другим бурильщики полезли вверх.

Гришаков стоял спиной к ним на узкой каменной полке и ногой сбрасывал вниз серые обрывки бумажных кулей из-под взрывчатки: он любил чистоту и порядок. Все у него было громадное и прочное, у этого могучего, как гора, человека, – и нос, и руки, и ноги, и плечи; и только глаза совсем не по лицу – маленькие и невыразительные, словно рассчитаны на другого человека и достались ему случайно, по ошибке. На правом боку Гришаков неизменно носил брезентовую сумку с бикфордовым шнуром и капсюлями.

Он зажег в ладонях спичку и закурил.

Обернувшись, увидел на краю каменной полки Юрку:

– Не слыхал? Быстро…

– Дядя Коля, – взмолился Юрка, – давайте вместе. Ведь никто не видит!

– Что – вместе? – не понял Гришаков.

Большими затяжками докуривая папиросу, он подошел к Юрке.

– Подожжем… Вечно вы гоните.

– Ну шагай, шагай, нечего тебе тут делать! – Гришаков легонько подтолкнул парня коленцем. – Рвать пора.

– Ох и зловредный ты мужик! – крикнул Юрка и сплюнул.

– Помочь? – Гришаков положил ему на плечо пудовую ручищу.

Юрка стряхнул ее и взялся за веревку.

До чего же странным человеком был этот Гришаков! Хлеба и картошки он съедал в пять раз больше, чем Юрка, ворчал, что трудно найти по ноге сапоги и что в столовой дают «щенячьи» порции; он рано укладывался спать – раскладушка прогибалась и стонала под ним – и так же рано вставал; с охотой слушал чтение рассказов Джека Лондона и на вопрос, понравилось ли, отвечал: «Забавно сочинено», чем приводил Юрку в бешенство. «Тупица ты, слон с воробьиным сердцем, мужик неотесанный!» – хотелось заорать на Гришакова, но Юрка знал, что так обращаться со старшими нельзя, и тотчас захлопывал книгу.

Но до чего же был ошеломлен Юрка, узнав, что дядя Коля – взрывник!

Взрывник… Это чего-нибудь да стоило! Это пахло беззаветной отвагой, риском и удалью, всем тем, что дорого любому человеку, а особенно тому, кто не так давно вышел из детского возраста. Дядя Коля был для Юрки первым живым взрывником. Не книжным, а живым. Юрка простил ему не очень лестный отзыв о творчестве любимого писателя и обычную молчаливость… Взрывник!

Юрка часами мог глядеть на него, воображая: вот эти огромные, исцарапанные, с кривыми, бугристыми ногтями руки перетаскали столько динамита и столько взрывали! Одна занимательней другой рождались в его голове истории, которых и в книгах не прочитаешь, и в кино не посмотришь. Юрка подогревал Гришакову ужин, в воскресные дни по пятам следовал за ним по поселку, пытаясь выведать что-либо захватывающее у него, человека такой грозной профессии. Но из Гришакова трудно было вытащить слово, а по тем отдельным фразам, которые все же удавалось услышать от него, получалось, что ничего такого с ним и не было: на него не рушились скалы, он никого не спасал от неминуемой гибели и сам ни разу не был на волосок от смерти. А еще называется взрывник! Ребята рассказывали, что дядя Коля исконный сибиряк, рубал уголек в Черемхове – там и сейчас живет его семья, в декабре сорок первого года спасал Москву, в сорок втором оказался в окружении и в партизанах пристрастился к взрывным работам. А когда Юрка набрасывался на него с расспросами, как он пускал под откос эшелоны, взрывал мосты и обозы, Гришаков басил: «Чего ж там, воевали… Заложишь под ферму шашек, подпалишь и тикаешь…», или: «Снимешь с дороги патруля, натаскаешь туда тола, оттянешь провод, замаскируешь и ждешь эшелон». – «Ну, а не страшно было там?» – спрашивал Юрка, пытаясь вызвать взрывника на более обстоятельный разговор. «А что там, – начинал сердиться Гришаков, – мы не барышни, сработала взрывчатка – и ладно». Иногда Юрка с другого конца подступал к нему, пробовал философствовать. «А что бы вы хотели от жизни? – спрашивал он глубокомысленно. – Не надоело вам скитаться по стройкам?» – «Чего ж там, – отвечал Гришаков, – живу как живу. Вот дадут комнату в щитовом, Марье отпишу, так и так: забирай детишек и сюда…» – «Ну, а если вдруг несчастный случай, – не отставал Юрка, – стали бы плотником, бетонщиком, экскаваторщиком – у них тоже заработки не малые…» – «Чего уж там, – отвечал взрывник, сидя на раскладушке и оглаживая усы, – чего швыряться из стороны в сторону, дело-то, оно, как бикфордов шнур: как подпалил – не задуешь, не зальешь, пока до конца не сгорит…»