Твой враг во тьме - [14]

Лёля заглянула в комнату – отца не было. Неужели он уже отчалил на базар, а мама вспомнила, что нужно купить еще чего-нибудь? Не может быть, чтобы так повезло! Лучше уж пробежаться по магазинам, чем таскаться по квартире с капризным, ворчливым «Бошем», а потом идти во двор, к мусорке, вытряхивать мешок с пылищей.

– Чего покупать? – спросила Лёля, развязывая поясок халата.

– Лёлечка, – с опасной нежностью сказала мама, – покупать ничего не надо, я папе написала вот такенный список. Но… тебе придется съездить в Гордеевку.

Лёля с ужасом запахнула халат:

– К Свете, что ли?! Нет, только не это! Она опять на мне экспериментировать будет. Может, ты сама? А я лучше уберусь.

– Лучше? – прищурилась Марина Алексеевна.

– Лучше, лучше! – с жаром воскликнула Лёля и уже ринулась было в кладовушку, где дремал ненавистный «Бош».

– Не выйдет, – вздохнула мама. – В два часа ко мне Ниночка придет, а если я заеду к Свете, это надолго. Ей же в принципе без разницы, над кем экспериментировать!

Света и Ниночка были мамиными подругами, или приятельницами, как почему-то предпочитают выражаться дамы после сорока. Ниночка была подруга (приятельница) любимая, Света так себе. Скорее нет, чем да, и чем дальше, тем все более нет.

Отпраздновав свои сорок пять, она вдруг ощутила себя не ягодкой опять, а совсем наоборот. Света поняла, что прожила чужую жизнь, отдав ее медицине. На самом деле ей следовало стать художницей и самовыражаться. Света немедленно уволилась из детской поликлиники, где двадцать лет проработала участковым врачом, и ударилась в искусство. Бездетная жена очень богатого человека, она могла себе это позволить! Муж, достигший того возраста, когда седина в голову, а бес в ребро, очень обрадовался тому, что перестал быть единственным объектом внимания супруги. Он всячески поощрял ее увлеченность, накупил Свете немыслимое количество самых дорогих пастелей, красок, кистей, холстов, мольбертов и разнообразного, невероятной красоты, итальянского багета для рам к будущим шедеврам.

Более того! Чтобы окончательно отвлечь Свету от дома (куда сам он теперь приходил лишь ночевать, да и то не всегда), муж подарил ей мастерскую в только что построенном и еще почти не заселенном доме в Гордеевке. Учитывая, что жили они вообще-то в Щербинках, а до Гордеевки оттуда добираться самое малое час, он сделал себе поистине царский подарок. Тем паче что в мастерской пока не было телефона. Света, впрочем, была так счастлива открывшимися перед ней безграничными возможностями для творчества, что даже не собиралась задумываться над макиавеллизмом, который лежал в основе щедрости ее супруга. Она рисовала, рисовала, рисовала… Как-то не поворачивался язык сказать «писала» о ее занятиях. Да и «рисовала» – не самое подходящее слово. Украинский вариант «малевала», пожалуй, лучше всего соответствовал ее творчеству.

Любимым жанром «молодой» художницы были портреты. Но в это понятие Света вкладывала отнюдь не тот смысл, который вкладываем все мы, обыватели, далекие от искусства, примитивные, жалкие личности. Уверенная в том, что у каждого человека существует астральный двойник, Света создавала портреты именно таких двойников. У нее это называлось – «отобразить внутреннюю сущность». Чтобы означенную сущность узреть, она мертвой хваткой вцеплялась в любого человека, имевшего неосторожность заглянуть в ее мастерскую, волокла его в ванную, выключала свет и ставила несчастную жертву перед зеркалом, сунув в руки зажженную свечу и наказав не мигая таращиться в зазеркалье. По глубокому Светиному убеждению, рано или поздно из темных, таинственных глубин непременно выглянет некое потустороннее существо, тот самый двойник. И вместе с подопытным кроликом-натурщиком увидеть его сможет Света, которая все это время нервно дышит за спиной несчастного, покорно уставившегося в зеркало.

У Лёли тоже имелось одно глубокое убеждение. Состояло оно в следующем: если астральные двойники и существуют, то увидеть их сможет лишь тот, кому они принадлежат. Третьего при этой встрече быть не может. А то, что наблюдала в зеркале Света, было отражением самого натурщика. Именно его напряженную, испуганную, отупелую физиономию и ловила Света с терпеливостью рыболова, именно на него набрасывалась с восторгом человека, полгода не получавшего зарплату и вдруг нашедшего на тротуаре бумажник, набитый стодолларовыми купюрами; именно его переносила на полотно с упорством муравья, волокущего в родной муравейник огромную дохлую гусеницу.

Вот эта-то дохлая гусеница и получалась на портретах… Бедняжка Света, подобно многим адептам поп-арта, умудрилась начисто забыть, что хотеть – даже страстно желать! – мало: надо еще уметь рисовать. А те килограммы темно-зеленой, грязно-коричневой и тускло-черной краски, изредка разбавленные брызгами охры и белил, которые она щедро швыряла на полотно, больше напоминали выставку образцов сапожного крема.

А натурщик в это время, с трудом преодолев расходящееся косоглазие, прикипавшее к нему в процессе общения с астральным двойником, тащился на подгибающихся ногах в комнату и терял остатки сознания при виде ужастика, который с невероятной скоростью рождался на полотне…