Твой род - [6]

И вдруг Ишхан:

«Давай-давай-давай-давай, Асо, давай, чёрт тебя возьми, давай».

Это уже на следующий день. На следующий день или же в один из этих дней. Лошадь он отыскал, привёл, привязал во дворе, брат мой ушёл к своему плотнику, сводный брат дрожал в саду от страха, но боялся Ишхана и не шёл к матери — уцепиться за её подол, а мачеха опять стала у садовой калитки: «Ишхана убить должны, убьют Ишхана». А я стою перед волами и дрожу, мой отец грузит камни на телегу. Грузит! Горит весь — Арзуманов его поддел, да так и оставил. И вдруг с камнем в руках, ещё не разогнувшись:

«Давай, давай, давай, Асо, давай, чёрт тебя возьми, давай!»

И вдруг я смотрю, между двумя хачкарами дуло ружья просунулось, дрожит — и не дрожит даже, а вихляет. Ежели ястреб слетит с ветки, как та ветка будет трястись, так то ружьё между двумя хачкарами и трясётся. Кто бы там ни был, а сердце наверняка покинуло его и руки ружья не держат… Смотрим, а это Пыльный дед, Асканаз, муж нашей Вардуи.

«Давай, давай, давай!» И так, не разгибаясь, пошёл к нему мой отец.

«Хорошенькое место приискал, молодец Асо, бей же, бей, так и так твою мать, бей!»

Асо встал во весь рост, и ружьё у него в руках так и прыгает.

«Бей, бей, не бойся, бей давай!»

«Так и так того, кто тебя послал, кто на тебя понадеялся, говорят тебе, бей!.. Бей, Асо-джан!»

Он взялся за дуло и так за дуло и вывел его из-за хачкаров и прикладом, как дубинкой, ударил, свалил этого верзилу, вдвое выше его ростом, и прикладом — ногой, прикладом — ногой, прикладом — ногой, а заодно и бранью, бранью, бранью… и матом. «Что, Ишхан умер уже? Совсем, что ли, нет Ишхана?» — и матом, и матом, и к селу. Дарпасовке он кинул сквозь зубы: «Поди скажи им, пусть придут, падаль свою заберут домой, а то сдохнет здесь, жалко, Ванкер без шута останется».

Я этого не слышала. Я стояла возле волов перед телегой, этот бедняга Асканаз мычал, как больная скотина, Ишхан под колёса камень подложил, волы сдвинули его, и нет больше камня под колёсами, сейчас телега покатится и волов задавит, и меня вместе с моей чёрной судьбой. А я оцепенела, замерла перед волами. А по ущелью из города, эх, с вольным свистом своим шёл поезд в город Москву, и моё сердце говорило мне, что Арзуманову нет никакого дела до Ишхана и этого несчастного Асо не он подослал. И моё сердце говорило мне: хоть бы Арзуманов увёз меня к своей доброй жене в город Москву, чтобы я не торчала сейчас перед этой телегой. Потом уже, когда я жила своим домом и моя мачеха видела, что я не зарюсь и не надеюсь на их припрятанное золото, тогда-то она мне всё и рассказала. В тот день мой отец покрутился-покрутился в доме и заснул. Мачеха рассказывает:

«На минутку только и сомкнул глаза».

Рассказывает:

«Сказал: «Нашли кому ружьё доверить — он одной рукой за штаны держится, чтобы не упали, другой…» — и на минуточку закрыл глаза».

Нет, это он потом Асканазовой матери, матушке Воски, сказал, доброй обездоленной женщине. Это она одна во всём селе видела мои опухшие ноги, моё сиротство, но что она могла сделать, сама каждый божий день у того, у другого одалживала хлеб, иной раз и мне от этого хлеба перепадало, а большей частью никто ей не давал, потому что она взаймы просила, а это почти на попрошайничество смахивало, потому что, если бы и вернула, кто бы стал есть их хлеб. Походя мой отец сказал в сторону их сарая: «На хачеровском кладбище валяется, идите своего вояку заберите, одной рукой ружьё держит, другой — штаны подбирает». Моя мачеха рассказывает: «Голову на одну секундочку к подушке приложил, секунду спал или не спал и вдруг вскочил, будто змея ужалила: «Ух ты, Отшельников скит!»

Моя мачеха выскочила за дверь и к моей бабке:

«Наны-джан, сказал — Отшельников скит. Вуй, наны-джан, не к добру сказал…»

В Отшельниковом скиту ещё до того, как мы с братом родились, большое было кровопролитие, и народ боится говорить об этом, кто говорил об этом, убитым оказывался, кто говорил, от какого-нибудь несчастного случая, от чего-нибудь неожиданного погибал. Но моя бабка сказала моей мачехе:

«Ружьё не прячь, врага своего нашёл мой сын, не вздумай ему мешать».

Мой отец на минутку сомкнул веки и как во сне увидел — на камне сидит ахпатец и прислушивается, когда раздастся выстрел Асо и кончится жизнь Ишхана. Прислушивается из своего Ахпата — поверх Акнера и Ванкера, через всё замершее манацкое ущелье, это он вложил в руки Пыльному Асканазу ружьё и сидит теперь в своём Ахпате, пошёл к Отшельникову скиту, сел на камень и ждёт, когда раздастся выстрел. Безобразная осень. Деревья голые, чёрный ворон летает, в горах выпал снег, овраги и ущелья стоят притихшие — в Ванкере если орех зубами разгрызёшь, в Ахпате будет слышно.

А про это уже мне бабушка рассказала. Когда всё уже забылось, отошло и моё знание не принесло бы новой напасти на мою сиротскую голову, расчёсывая мои волосы, заплетая их в косу, плача, моя бабушка про всё это мне рассказала. Мой дед был священником, и, значит, моя бабка была попадьей, в доме у них святая книга имелась. После того как моя тётка, бабкина дочка Манишак, овдовела в Ахпате и мой дед умер, моя бабка оделась во всё чёрное, забралась в дом и молча ждала, когда смерть придёт за ней, но прожила долго и про все здешние дела была хорошо осведомлена — кто кого притесняет, кто чьей женой завладел, кто где в засаде притаился, чью скотину хотят прирезать и из какой безвестности и на кого пуля выскочит. Ахпатовский наш зять, муж моей тётки Манишак, имени его уже не вспомню, это ещё до меня, и моего брата, и нашей мачехи было, даже до прихода в наш дом моей пресветлой матери было… ахпатского нашего зятя мельник и его сын Амазасп убили. Имя Амазаспа не вру, правильно говорю. Через весь Ванкер, потом через Акнер, по чёрной пашне, что возле Большого камня, мой отец бежал и кричал в сторону Ахпата: