Твой образ - [17]

— Отдам один папе, а другой маме, — хихикнул он, запихивая брикеты за пазуху. — Лично мне все равно, кто основал Асинтон.

Гастрик раздраженно наблюдала за снующими, бегающими по площади людьми, и ее наполняло раздражение к этой суете. Когда же увидела, что замечена мутантами у мэрии и ей машут руками, приглашая на свой пятачок, поспешила уйти с площади. И не потому, что чувствовала свою вину перед ними, а потому, что считала себя не мутанткой, а уникумом. Так однажды сказал ей изобретатель Сильвобрук: «Запомни: ты — уникум. Не каждый может похвастать этим».

Она отвернула манжетку платья и, взглянув на часы, заторопилась: через двадцать минут должна появиться Астрик. Вовсе не хотелось, чтобы она сообщила Ватрине, где застало ее превращение. Нужно успеть обмануть старушку, сказать, что бегала домой за играми.

Зато Тинг не спешил — ему хотелось побродить по городу, к тому же он давно не видел Астрик и ждал встречи с ней. Но Гастрик упрямо торопила его.

— Ненавижу, — злобно пробормотала она, когда они подходили к дому Ватрины.

— Кого? — не понял Тинг.

— Всех! — выкрикнула она. — За то, что пялятся на меня.

Тинг хотел было успокоить ее, но из подъезда вышла Ватрина и направилась в их сторону. В ту же секунду Гастрик стала стремительно превращаться в Астрик. Как всегда, это проходило болезненно — девочка упала на асфальтовую дорожку, ее корчило и ломало в судорогах. Внезапно из-за угла вынырнул автомобиль. Тинг едва отскочил в сторону, как раздался скрежет тормозов, крик, и мальчик в ужасе увидел распростертую под колесами старуху, а чуть поодаль — Астрик, которую она успела отбросить в сторону.

— Ватрина! Ватрина! — Девочка пришла в себя и кинулась к старушке, над которой склонился перепуганный водитель.

Она лежала на спине с закрытыми глазами и белым, без кровинки, лицом.

— «Скорую!» — крикнул водитель, бросая Тингу монету, и выругался: — Черт ее дернул под колеса! А ты чего валялась на дороге? — набросился он на Астрик. — Что за идиотские игры? Поедешь со мной в инспекцию.

— Она жива? — чуть слышно пролепетала Астрик, прикладывая ухо к груди Ватрины.

— Жива я, — со стоном выдохнула Ватрина. — Пока… — ее белесые ресницы вздрогнули, она открыла глаза. — Я так долго жила… — с трудом проговорила она. — Знаешь, почему? Я… не раздавила, но и не спасла ни одного кузнечика… не бросила в море, но и не вытащила оттуда ни одного человека. А теперь мне пора… Мое время останавливается. А часы… часы в моей комнате затикают вновь… Я бы с легкой душой отправилась в путь: я вспомнила все и передала тебе… Но я не сделала главного: не спасла собственного сына… Зря ты легла под колеса…

— Это не я, это Гастрик, — всхлипнула девочка. — Ватрина, не умирай!

Старушка слабо улыбнулась:

— А я не умру. Ты разве забыла?.. Прощай, моя девочка. И помни о шкатулке… Не плачь, когда погребут мою старую одежонку — я надеюсь приобрести новую…

Она вздрогнула, глаза ее плотно сомкнулись, и в ту же минуту из окна соседнего дома раздался крик: то ли проснулся, то ли родился младенец.

3

Астрик тяжело пережила гибель Ватрины и не расставалась со шкатулкой: ей чудилось, что там хранится душа старушки. Зато Гастрик пробовала расколоть эту семейную реликвию молотком. Заметив следы ударов, Астрик закопала шкатулку в саду под старым орехом. Но хотя девочки не общались, скрыть что-либо друг от друга подчас не могли — общее подсознание выдавало их. Найдя шкатулку, Гастрик еще ожесточенней попыталась расколоть ее.

Сестры часто удивляли Баатов общими словечками и мыслями. Время исчезновения обе называли пребыванием в чулане и так описывали это: «Проваливаюсь в нечто черно-багровое, после чего обволакивает глухая темнота, и я лежу будто связанная по рукам и ногам, но слышу и понимаю, что говорит сестренка. Часто хочу вмешаться в беседу, подать голос, но не могу — язык прилипает к зубам, мысли путаются при малейшем напряжении».

Однако способность слышать другого и разговаривать с ним так и не развилась и вовсе исчезла, как только они научились читать и писать, поэтому догадались общаться посредством записок и писем. Первое послание написала Гастрик. Подтолкнул ее к этому большой цветной фотопортрет Астрик, который родители повесили в гостиной.

— Кто это? — спросила она у матери.

Марта замялась, а потом ответила с легким вызовом:

— Астрик. Твоя сестренка. — И стала ждать реакции девочки. Та долго не отводила глаз с фотографии, а потом сделала признание, от которого у Марты радостно екнуло сердце:

— Но ведь у нее только лицо меняется, — сказала Гастрик. — А все остальное — мое. Мои руки, ноги, туловище.

— Конечно, — кивнула Марта, обнимая дочь и внутренне содрогаясь от сравнения ее лица с Астрик. — У вас все общее, поэтому вы должны дружить.

— Когда Астрик делала прививку, мне было не очень приятно, хотя боли я не чувствовала, — задумчиво сказала девочка. — Но почему, если ей грустно, то на меня нападает смех, и только противный чулан не дает возможность рассмеяться?

«Тебе нравится твое лицо? — написала Гастрик после этого разговора. — Мне нравится. Но не воображай — это и мое лицо тоже, просто я не могу его увидеть».