Творения - [32]

74. Однажды услышал он от брата совет, чтобы, по причине уже ослабевшего его зрения, вместо чтения акафиста и канонов к Богородице совершал бы в сердце молитву к Богородице краткую, то есть «Владычице моя, Пресвятая Богородице, спаси мя грешнаго». На что старец и согласился, и так ночью начал молиться то ко Господу: «Господи, Иисусе...», то — «Владычице моя...», и творились те молитвы с великим чувством ко Христу и к Богородице, со умилительным услаждением; и был низведен он в тонкий сон, и видит с правой стороны образ Божией Матери, а с левой — Христа Господа - не как писаные, но словно в теле, несказанной красоты, как бы за занавесами, открывая которые, видит Их стоящими, и молитва ко Обоим усердно творилась, отчего и пробудился в трезвении, имея сердце свое исполненным духовного умилительного радования, с несомненным извещением, что это угодно Богу.

75. Случилось однажды, что когда сидел он, по обычаю внимая молитве, то почувствовал, как она становится лучше, потому внимательнее стал и с большим усилием понуждать себя, дабы еще и от себя приложить старание, и так весь умно простерся и распалился «Божественным желанием» к Самому Господу Богу, ибо недоумевал он, как наименовать действующую тогда любовь ко Господу, что была в сердце, и во внутренности, и во всем теле, из-за радости, сладости и утешения несказанного от нее. И от такового ощущения до того восхищен был он ко Господу, что почувствовал всего себя измененным, светлым, и светом объятым, и будто исшедшим из тела, но как исшел из тела - изъяснить того не смог, ибо тогда от великой радости о Боге и сладости, всего его объемлющей, не чувствовал на себе своего тела, но видел себя вознесенным на воздух, сидящим без тела в совершенной памяти и бодрствовании. До того был он трезв в памяти, что даже думал и размышлял, как держаться на воздухе без тела, ибо бодрственно и явственно видел свое тело мертвым, бездушно лежащим внизу, в отдалении от себя. И так долго видел он себя на воздухе удерживаемым, но каковые в нем были чувства к Богу — любовь, благодарение и надежда на Его благость — по причине огромности их не мог мне изъяснить, но так сказал мне: «Все эти чувства сами собой производились, одно другое предваряя, и тем самым всего меня привлекая и распаляя желанием ко Христу, любовью и благодарением, с непостижимою сладостью». И так во всех этих сильных ощущениях он словно начинал забываться, а потом немного приходил в память и снова начинал сомневаться, как исшел из тела и что с ним будет из-за исшествия из тела. И так, чувственно и неприметно, с умалением к Богу любви уменьшалась и сладость, и тогда осознал он себя уже сидящим и не исшедшим из тела, но сердце тосковало, словно терзалось биением и метанием во все стороны: почему та великая, непостижимая, так всего его привлекшая к Богу любовь и радование услаждающее отошли от него. И от таковых размышлений, опечаливающих его сердце, снова распалялся он весь к Богу и прежним образом видел себя светлым, во свете, на воздухе, без тела, а тело свое само по себе мертвым лежащее. И все те прежде описанные действия видел и чувствовал он явственно и трезвенно, в полном уме и бодрствовании, как выше показано.

Каковые же после этого последнего действия были действия, а в особенности перед кончиной и в час исхода, я, недостойный, не сподобился от него слышать или видеть, потому что по некоему случаю невольно был с ним разлучен. Но боголюбивый крестьянин, который послужил тогда ему, сказал мне, что во время болезни и при кончине своей многократно вспоминал он меня, недостойного. Незадолго же пред исходом был словно кем-то истязуем, однако не опечалился и не отчаялся, но, благодушно надеясь на Божию милость, был в совершенной памяти, и с молитвой почил, и отошел ко Господу, Которому от юности до смерти с любовью и смирением простодушно послужил. Пред самою же кончиною своею сподобился он с обычным своим великим усердием исповедаться и причаститься Святых Тайн Тела и Крови Господних; также и елеем святым соборовался.

При самом же исходе, вероятно, был объят он неким великим действием и в памяти совершенной, ибо когда вконец уже изнемог, тогда помянутый служитель крестил его его же рукой (ибо старец сам только подымал, а от слабости уже не мог до плечей доводить, потому знаками заставлял, чтобы тот руку его обводил). И так, обводя его руку, видел он, что грудь его воздымается и трепещет колебанием необычно сильно, потому приложил руку свою к его груди и ощутил, что сердце в нем столь сильно бьется и мятется во все стороны, что даже удивился этот служитель. До самого последнего издыхания был старец в молитве и с молитвой испустил дух, тихо, словно уснув; но и по исшествии духа еще долго сердце в нем трепетало. По смерти своей, в показание всем своего благочестия в вере, оставил он свою правую руку, как крестился; так и остались сложены: три первых перста больших вместе сложены, а последних два меньших пригнуты к ладони. Поскольку же, будучи в живых, никак не давал он с себя портрета написать, по великому смирению, то уже после кончины так, как лежал в гробу, совершенно сходно был он написан, с таким же образом сложенной рукою. Преставился он в Тобольской губернии, в городе Туринске, в Свято-Николаевском Девичьем монастыре, под 29-е декабря 1824 года, то есть в пятом часу пополуночи, и погребен в том же монастыре близ соборного алтаря, на северной стороне.