Творения - [5]
В то же время апологеты не могли оставить без внимания факт расхождения античной философии с идеями христианства, а потому вполне естественным выглядит вердикт, вынесенный Феофилом Антиохий — ским всем языческим мудрецам: «То, что по — видимости сказано ими справедливо, смешано с заблуждениями. Как смертоносный яд, смешанный с медом или вином, делает всю смесь вредной и негодной, так и красноречие их оказывается напрасным трудом» (Theoph. Ad Aut. П.12). Ему вторит Климент Александрийский: «И все‑таки эллинские философы были ворами и разбойниками, потому что, позаимствовав до пришествия Спасителя у еврейских пророков некоторые части истины, они не только не вполне поняли ее, но и преподнесли ее как свое изобретение, местами извратив, местами в неумеренном энтузиазме перепутав вещи местами» {Clem. Strom. 1.87.2; пер. Е. В. Афонасина).
Главные обвинения, которые высказывали христианские апологеты в адрес греческих и римских философов, сводились к тому, что философия так и не нашла истины; появление множества школ свидетельствует о том, что истина так и осталась для философов тайной, а философия окончательно погрязла в противоречиях. Не удивительно, что безрезультатный поиск истины привел к появлению скептицизма и школы академиков. Именно подход академиков стал для апологетов настоящей находкой, — они, так же как и их языческие предшественники — скептики, сравнивали и сталкивали между собой учения различных философских школ, позиции которых, как правило, не совпадали друг с другом.
Не только греческие апологеты, но и их латинские коллеги выразили свое отношение к языческой философии. Так же как и для греческих апологетов, для латиноязычных защитников христианства в античной философии были свои авторитеты, к чьим взглядам следует иногда прислушиваться и чьи подходы гораздо предпочтительнее идей, рожденных в других философских школах. Этим авторитетом, как и для греческих апологетов, являлся, конечно же, Платон. Тертуллиан, выделяя в языческой философии два противоположных направления, первое, утверждавшее, что есть Создатель и Устроитель мира, связывал как раз с именем Платона. Это направление, которое Тертуллиан называет humanitas, он противопоставляет второму — duritia (грубость, бездушие), которое связывает с именем Эпикура, утверждавшего, что мир никем не создан, а состоит из особых элементов, соединенных законом природы (Tertull. Ad nat. II.3).[22] Платон и его последователи, в отличие от Эпикура и приверженцев его идей, изучали не мир вещей, а искали главное — первопричину. Однако даже «божественный Платон», по мнению апологетов, не нашел истины. Сложность вопросов, стоявших перед античными философами, в том числе и перед Платоном, толкала не только античных мыслителей, но и многих теоретиков христианства к агностицизму, который теперь основывался на признании непостижимости Божиего замысла. Учитель Лактанция Арнобий прямо признавал, что мы «не знаем того, чего нельзя знать, и не стараемся исследовать и искать то, что не может быть постигнуто» {Am. Adv. nat. И.56–60).[23]
Так же как и в случае с критикой язычества, Лактанций лишь отчасти повторяет идеи своих предшественников. Он далек от подходов греческих апологетов, с одной стороны, обвинявших языческих философов «в воровстве идей», а с другой — одновременно радовавшихся этому интеллектуальному заимствованию с Востока. Никакой идеи интеллектуального заимствования у Востока у Лактанция мы не найдем. Напротив, он удивляется, «как Пифагор, а позже Платон, воспламененные стремлением обнаружить истину, достигли египтян, магов, персов<••>и лишь до иудеев не дошли, в земле которых в то время находилась мудрость и куда они могли без труда дойти» (IV.2.4).
Если «крупицы истины» не заимствованы греческими и римскими философами напрямую у иудеев, то откуда эти философы узнали многое из того, что близко христианскому взгляду? В самом деле, Лактанций высоко ценит вклад в постижение истины и в наставление человека в добродетелях, сделанный античными философами. Он не только называет Цицерона «великим мастером римского слога» (Ш.13.10), но и указывает, что вслед за Платоном он признавал единого Бога, которого называл Всевышним (1.5.24). В другом месте христианский апологет пишет, что Цицерон, хотя он и не причастен небесных писаний, все же видит божественное происхождение человека, ибо в первой книге «О законах» передает то же, что и пророки: «Цицерон, хотя далек от знания истины, все же, поскольку обладал признаком мудрости, знал, что человек мог быть рожден только Богом» (II. 11.15–17). В трактате «О государстве» Цицерон воспел божественный закон «чуть ли не божественным голосом» (VI.8.6). «Кто, знающий таинство Бо — жие, — восклицает Лактанций, — мог бы столь ясно объяснить закон Божий, как выразил его этот человек, весьма далекий от представления об истине?!» (VI.8.10). Это позволяет христианскому писателю еще раз сопоставить Цицерона с пророками (VI.8.11). Похвалы адресуются не единственно Цицерону, наиболее уважаемому Лактанцием римскому мыслителю и оратору. Поскольку христианские представления тесно связаны с рядом положений стоической философии, одним из авторитетов в эллинской мудрости становится для Лактанция Луций Анней Сенека. Лактанций не только приводит в подтверждение христианской позиции слова Сенеки, но и с восторгом говорит в его адрес: «Что вернее может сказать человек, ведающий Бога, чем было сказано тем, кто не знал истинной религии?» (VI.24.13).
