Творения - [37]

Склонились серые волосья

На лоб и древнее чело.

Его власы — из снега льны,

Хоть мышцы серы и сильны.

«Мой товарищ желтоокий!

Посмотри на мир широкий.

Ты весной струей из скважин

Жадно пьешь березы сок,

Ты и дерзок и отважен,

Телом спрятан у осок.

И, грозя согнутым рогом,

Сладко грезишь о немногом».

Исполнен неясных овечьих огней,

Он зенками синими водит по ней.

И просит, грустящий, глазами скользя;

Но Вила промолвила тихо: «Нельзя!» —

И машет строго головой.

Тот, вновь простерт, стал чуть живой.

Рога в сырой мох погрузил

И плача звуком мир пронзил.

Вблизи цветка качалась чашка;

С червем во рту сидела пташка.

Жужжал угрозой синий шмель,

Летя за взяткой в дикий хмель.

Осока наклонила ось,

Стоял за ней горбатый лось.

Кричал мураш внутри росянки,

И несся свист златой овсянки.

Ручей про море звонко пел,

А Леший снова захрапел!

В меха овечьи сел слепень,

Забывши свой сосновый пень.

Мозоль косматую копытца

Скрывала травка медуница.

И вечер шел. Но что ж: из пара

Встает таинственная пара.

Воздушный аист грудью снежной,

Костяк вершины был лишен,

И, помогая выйти нежно,

Достоин жалости, смешон,

Он шею белую вперил

На небо, тучами покрыто,

И дверь могилы отворил

Своей невесте того быта.

Лучами солнце не пекло;

Они стоят на мокрых плитах.

И что же? Светское стекло

Стояло в черепе на нитях.

Но скоро их уносит мгла,

Земная кружится игла.

Но долго чьи-то черепа

Стучали в мраке, как цепа.

А Вила злак сухой сломила,

С краев проворно заострила,

И в нос косматому ввела,

И кротко взоры подняла.

Рукой по косам провела,

О чем-то слезы пролила,

И, сев на пень взамену стула,

Она заплакала, всхлипнула.

И вдруг (о, радость) слышит: «Чих!»

То старый бешено чихнул,

Изгнать соломинку вздрогнул.

«Мне гнев ужасен лешачих.

Они сейчас меня застанут,

Завоют, схватят и рванут,

И все мечты о лучшем канут,

И речи тихие уснут.

Покрыты волосом до пят,

Все вместе сразу завопят.

Начнут кусаться и царапать

И снимут с кожи белой лапоть.

Союз друзей враждой не понят,

На всех глаголах ссор зазвонят

И хворостиною погонят

Иль на веревке поведут.

Мне чья-то поступь уж слышна.

Ах, жизнь сурова и страшна!» —

«Смотри, сейчас сюда нагрянут,

Пощечин звонких нададут

Грызня начнется и возня,

Иди, иди же, размазня!»

Себя обвив концом веревки,

Меж тем брюшко сребристо-лысое

Ему давало сходство с крысою,

Ушел, кряхтя, в места ночевки.

Печально в чаще исчезал,

Куда идти, он сам не знал.

Он в чащу плешину засунул

И, оглянувшись, звонко плюнул.

«Га! Еще побьют».—

«Достоин жалости бедняга!

Пускай он туп,

Пускай он скряга!

Мне надо много денег!» —

«А розог веник?» —

«Ожерелье в сорок тысяч

Я хочу себе достать!» —

«Лучше высечь…

Лучше больше не мечтать».—

«И медведя на цепочке…

Я мукой посыплю щечки.

Будут взоры удлиненными,

Очи больше современными.

Я достану котелок

На кудрей моих венок.

Рот покрасив меджедхетом^*,

Я поссорюсь с целым светом,

И дикарскую стрелу

Я на щечке начерчу^*.

Вызывая рев и гнев,

Стану жить я точно лев.

Сяду я, услыша ропот,

И раздастся общий шепот».—

«То-то, на той сушине растет розга».—

«Иди, иди, ни капли мозга!» —

«Иду, иду в мое болото.

Трава сыра». — «Давно пора!»

Досады полная вконец, —

Куда ушел тот сорванец? —

Бросала колкие надсмешки,

Сухие листья, сыроежки,

Грибы съедобные, и ветки,

И ядовитые заметки.

Летела нитка снежных четок

Вслед табунку лесных чечеток.

С сосновой шишкой, дар зайчишки, —

Сухая крышка мухомора

Летит как довод разговора.

Слоны, улитки-слизняки,

И веткой длинной сквозняки,

А с ними вместе города

Летят на воздух все туда.

Она все делалась сердитей

И говорила: «Погодите.

О ты, прижимающий ухо косое,

Мой заяц, ответь мне, какого ты соя^*?»

Как расшалившийся ребенок,

Покинут нянькой нерадивой,

Бесился в ней бесенок,

Покрытый пламенною гривой.

К ручейной влаге наклонясь,

Себя спросила звонко: «Ась?» —

И личиком печальным чванится

Стран лицемерия изгнанница.

Она пошла, она запела

Грозно, воинственно, звонко.

И над головою пролетела

В огне небес сизоворонка.

Кругом озера и приволье,

С корой березовой дреколье,

Поля, пространство, и леса,

И голубые небеса.

Вела узорная тропа;

На частоколе черепа.

И рядом низкая лачуга,

Приют злодеев и досуга.

Овчарка встала, заворчав,

Косматый сторож величав.

Звонков задумчивых бренчанье,

Овчарки сонное ворчанье.

Повсюду дятлы и синицы,

И белоструйные криницы.

«Слышу запах человечий?

Где он, дикий? Мех овечий?»

Вид прекрасный, вид пригожий,

Шея белая легка,

Рядом с нею, у подножий,

Два трепещут мотылька.

И много слов их ждет прошептанных,

И много троп ведет протоптанных.

1912

202 . Шаман и Венера

Шамана встреча и Венеры

Была так кратка и ясна:

Она вошла во вход пещеры,

Порывам радости весна.

В ее глазах светла отвага

И страсти гордый, гневный зной:

Она пред ним стояла нага,

Блестя роскошной пеленой.

Казалось, пламенный пожар

Ниспал, касаясь древка снега.

Глаз голубых блестел стожар,

Прося у желтого ночлега.

«Монгол! — свои надувши губки,

Так дева страсти начала.

(Мысль, рождена из длинной трубки,

Проводит борозды чела).—

Ты стар и бледен, желт и смугол,

Я же — роскошная река!

В пещере дикой дай мне угол,

Молю седого старика.

Я, равная богиням,

Здесь проведу два-три денька.

Послушай, рухлядь отодвинем,

Чтоб сесть двоим у огонька.

Ты веришь? Видишь? — Снег и вьюга!

А я, владычица царей,

Ищу покрова и досуга