Творения. Ч. 3 - [8]

Но Евномий, как чем–то нелепым, огорчаясь тем, что говорится о Боге в смысле лишения, прибегает, конечно, к мысли более благочестивой: нерожденность включить в самую сущность, и, приводя речь свою в краткие выражения, пишет так:

Евн. Итак, если не по примышлению, не в смысле лишения, не как часть (потому что неделим), не как что–нибудь иное в Нем самом (потому что прост), не как что–нибудь иное с Ним (потому что нерожденный един и единствен), то это и будет нерожденная сущность.

Вас. Довел слово, куда хотел, и, понятие нерожденности отделив от всего, заключил, как думает, в самую сущность, сказав о Боге всяческих, что это и есть нерожденная сущность. А я сказал бы, что сущность Божия нерожденна, но не сказал бы, что нерожденность есть сущность. Притом, достойно замечания и то, что неделимость и простоту, свойства по понятию тождественные (ибо неделимо, что не состоит из частей, и также просто, что не составлено из многого), Евномий различает между собою в подлежащем, как нечто различное. Потом делает он запрещение, что не должно Бога делить, и иное предполагать в Нем нерожденным, — а иное рожденным, и также думать, что нерожденность включается в Нем, как ничто другое. Но обличать пустоту этих слов не беру на себя труда; ибо кто спорит с пустословом, тот, обыкновенно, сам ему уподобляется. Почему, думаю, и мудрый Соломон советует не отвечать «глупому по глупости его» (Притч. 26, 4). Евномий ввел в деление слова неупотребляемые и нигде неупотребленные, чтобы показать, что, из многих исчисленных сказуемых, единственным только образом собственно находит сказуемым: нерожденность. Но может быть, и у нас потребовалось бы продолжительное слово для обнаружения лжи и для показания, что нерожденность не есть сущность Божия, если бы не было ясно раскрыто исчисленное им в делении. Ибо, если бы твердо было его положение, что нерожденность берется не по примышлению и не в смысле лишения; и в таком случае вывод его вовсе не имел бы строгой последовательности. Что за необходимость — нерожденности подходить под одно из исчисленных понятий? Напротив того, поскольку он, как необходимо связанное с предыдущим, присовокупляет: «итак, если не по примышлению, и не в смысле лишения, и не по иному какому–нибудь из исчисленных способов; то это и будет нерожденная сущность»; мы, обратив его речь, скажем: «итак, поскольку нерожденность умопредставляется по примышлению и есть имя, означающее лишение; то она не сущность Божия». Ибо, пока не опровергнет сказанного и не придаст твердости своим положениям, не будет иметь места и его заключение.

Вообще же, какая гордость надменность думать, что найдена самая сущность Бога всяческих! Ибо затмевают почти велеречием и самого сказавшего: «выше звезд Божиих вознесу престол мой» (Ис. 14, 13), которые не на звезды или на небо покушаются взойти, а хвалятся проникнуть в самую сущность Бога всяческих. Ибо станем у него допытываться, как он достиг до уразумения сущности? Ужели из общего понятия? Но оно открывает нам только бытие Божие, а не — что такое Бог. Или из учения Духа? Но какое же это учение? Где оно изложено? Великий Давид, которому Бог «внутрь явил мудрость» (Пс. 50, 8), не ясно ли исповедует неприступность видения, когда говорит: «дивно для меня ведение [Твое], — высоко, не могу постигнуть его» (Пс. 138, 6)? А Исаия, созерцавший славу Божию, что открыл нам о сущности Божией? В пророчестве своем о Христе свидетельствует он, говоря: «род Его кто изъяснит» (Ис. 53, 8)? А «сосуд избранный» (Деян. 9, 15), Павел, имевший «говорившего в себе Христа» (2 Кор. 13, 3), восхищенный до третьего неба и слышавший «неизреченные слова, которых человеку нельзя пересказать» (2 Кор. 12, 4), какое оставил нам учение о сущности Божией? Когда прозрел он в частные законы домостроительства, как бы пришедши в кружение от неисходности умозрения, возгласил такое слово: «о глубина богатства и премудрости и ведения Божия! Как непостижимы суды Его и неисследимы пути Его» (Рим. 11, 33). Но если это недоступно и достигшим в меру ведения Павлова; то какое кичение в хвалящихся, что знают сущность Божию!

Я охотно спросил бы их о земле, на которой они стоят и из которой сотворены. Что они скажут? Какую объявят нам сущность земли, чтобы мы, если скажут что–нибудь неоспоримое о дольнем и под ногами лежащем, поверили им и в том случае, когда простираются за пределы всякого понятия? Поэтому, какая же сущность земли, и какой способ постижения? Пусть ответят нам, слово ли открыло ее, или чувство? Если скажут: чувство; то каким из чувств постижима эта сущность? Зрением ли? Но оно принимает впечатления от цветов. Или осязанием? Но оно различает жидкость или мягкость, теплоту или холод, и тому подобное; а никто не назовет ни чего этого сущностью, разве впадет в крайнее безумие. О вкусе же и обонянии нужно ли что и говорить? Один приемлет впечатления от соков, другое — от запахов. А слух ощущает звуки и слова, не имеющие никакого сродства с землею. Итак, остается им сказать, что сущность земли открыта словом. Каким же словом? Где оно в Писании? Кем из святых предано? Повествовавший нам о творении научает нас тому только, что «