Творцы античной стратегии. От греко-персидских войн до падения Рима - [90]
Актуальность этой истории для современного мира связана прежде всего с крушением империй. Развитой западный мир имеет выраженную склонность воспринимать стратегические проблемы с позиции собственной политики – что было или не было сделано, что можно сделать в будущем, – как если бы иные стороны никак не задействованы в развитии событий. Подобного рода восприятие было свойственно и традиционной римской картине мира, которая в значительной степени сосредоточивалась на обсуждении, достаточно ли мудра пограничная стратегия, чтобы отразить любую внешнюю угрозу. Однако развитие форм политической, социальной и экономической организации в Центральной Европе римского периода подчеркивает, что не менее важно обращать внимание на действия так называемых варваров. Очень часто историки, обычно следуя римским источникам, рассуждают об имперских рубежах с точки зрения того, что Рим, в какой-то момент, лишился магии стратегических расчетов; тогда как в действительности, с учетом сложившихся условий, судьба империи зависела от того, что происходило по другую сторону границ. Рим находился в центре средиземноморской империи, которая использовала местные ресурсы для господства над значительной частью северной Европы. Главная причина падения империи и того обстоятельства, что средиземноморское государство больше никогда не доминировало в истории западного мира, заключается в следующем: I тысячелетие ознаменовало собой ключевую веху в развитии Европы в целом. Новые методы сельского хозяйства вызвали рост населения, что в свою очередь привело к появлению более сложных политических структур. Итогом же стал фундаментальный сдвиг в стратегическом балансе сил, означавший, что средиземноморские ресурсы больше не обеспечивают европейского господства. Гуннское вторжение, возможно, определило точные способ и дату гибели империи, но о именно развитие варварской Европы предрекло империи неизбежный и окончательный крах.
Пожалуй, еще более важно, что эта история говорит о динамичном развитии, когда изначально менее развитая экономика и политическая структура вступают в контакт на целом ряде уровней с крупной и передовой империей. Большую часть преобразований, породивших крупные и мощные социально-экономические и политические структуры на периферии римского мира в первой половине I тысячелетия нашей эры, можно охарактеризовать как прямое следствие беспрецедентных контактов между варварами и имперской Европой: контактов военных, экономических, политических и культурных. Опять-таки, речь не о том, как империя «просвещала», но о том, как варвары реагировали, сколь решительно они использовали возможности, которые открывала имперская политика. В самом деле, развитие германского мира является всего одним примером более общего явления. В ответ как на позитивные возможности, предоставляемые подобными контактами, так и на негативный фактор агрессивной эксплуатации со стороны империи по отношению к изначально более слабым соседям, такие сообщества часто демонстрируют стремление усваивать новое и реорганизовать себя, чтобы устранить исходное неравенство в балансе сил. Почти аналогичные закономерности развития, например, обнаруживаются среди славянских обществ на окраинах франкской имперской Европы во второй половине тысячелетия[427]. И эта картина будет схожей для более современных контекстов, когда экономическое, политическое и даже военное господство развитых стран Запада, очевидное всему миру в XX веке, стремительно исчезает под натиском внешних политических структур, современных варваров, если угодно; раньше Запад их эксплуатировал, но они в полной мере воспользовались возможностями реорганизоваться.
Все эти примеры подсказывают, что существует своего рода третий закон Ньютона для империй. Степень имперского политического господства и экономической эксплуатации в долгосрочной перспективе стимулирует череду реакций, которые превращают изначально более слабых соседей в общества, гораздо лучше приспособленных к противостоянию или даже к уничтожению агрессивного империализма, который сам порождает эти реакции.
Самой важной работой по римской обороне границ остается труд Эдварда Н. Луттвака «Большая стратегия Римской империи с первого по третий век нашей эры» (Baltimore: Johns Hopkins University Press, 1976). Луттвак не историк античности, а стратег-аналитик, который распространяет свой опыт на археологические свидетельства о римских пограничных фортификациях и перемещениях войск. Его убедительный анализ показывает, что империя сознательно перешла от нападения к эшелонированной обороне в конце II в., и задает перспективу для всех последующих работ, даже если его выводы ныне не кажутся бесспорными. Также отметим следующие три работы: Дж. Манн «Власть, сила и границы империи» // Journal of Roman Studies, 69, 1979; Ч. Р. Уиттакер «Границы Римской империи: социально-экономическое исследование» (Baltimore: Johns Hopkins University Press, 1994); Б. Айзек «Границы империи: римская армия на Востоке» (Oxford: Oxford University Press, 1993). Все они предполагают, что внутренние политические проблемы зачастую мешают проведению действительно рациональной внешней политики и что различные ограничения императорской власти делали крайне маловероятной ту стратегическую панораму, которую защищал Луттвак.
