Творцы античной стратегии. От греко-персидских войн до падения Рима - [88]

.

Не менее важно и то, что сам характер политической власти изменился до неузнаваемости. В политику проник и закрепился в ней наследственный элемент. Среди алеманнов пост верховного вождя не являлся наследственными, не в последнюю очередь потому, что римляне охотились за носителями этого титула. Но в племенах титул, по всей вероятности, наследовался, в отличие от королевского, который у ранних германцев (не все из которых признавали королей) оставался личным и не мог передаваться потомкам. У готов-тервингов, дальше на восток, даже пост лидера союза, кажется, был наследственным, передавался в пределах одной семьи три поколения подряд[414]. И одновременно с этим развивалась новая идеология королевской власти в германском мире. К IV в. все слова, обозначавшие рекса, или «короля», так или иначе подразумевали военное командование. А вот в начале римского периода, напротив, военное руководство часто отделялось от управления племенем[415].

Именно усиление значимости военного командования лежало в основе новой, наследственной королевской власти; об этом свидетельствуют источники, подчеркивающие важность военных дружин в конце римского периода. К IV в. короли обладали личной военной поддержкой, причем на профессиональной основе. Аммиан Марцеллин отмечал, что Хнодомарий имел при себе отряд из 200 человек, и археологические раскопки кургана Эйсбюль обнаружили останки около 200 мужчин, захороненных с оружием. Подобные профессиональные вооруженные силы были новинкой для германского мира, и рексы использовали их не только для войны, но и чтобы принуждать к чему-либо своих подданных[416].

Не приходится сомневаться, что эта коренная трансформация политической власти отчасти отражала давнее и глубокое проникновение имперских денег, поступавших из Рима некоторым местным царькам и рексам ближайших соседей на протяжении столетий. Мало того, что это новое богатство развращало германской мир; чтобы получить эти средства, нужно было постараться. Отсюда непрерывная борьба за власть внутри германской политической элиты, последствия которой проявились, в том числе, в обилии свидетельств о распрях в германском мире III в. и позднее. В эту эпоху ритуальные захоронения с оружием, как в Эйсбюле, вдруг сделались достаточно распространенным явлением, а дальние германские племена двинулись к римской границе, притязая на богатства Рима[417].

Другие преобразования, конечно, также играли существенную роль в этой «революции». Ранние века нашей эры ознаменовались внедрением новых способов сельского хозяйства в германской Центральной Европе, что вызвало значительное увеличение производства продуктов питания и, следовательно, рост населения. В целом могущество германского мира, по крайней мере с демографической точки зрения, явно увеличилось по сравнению с ее имперским соседом; новые рексы предположительно использовали часть этих излишков провизии на поддержку своих дружин. Опять-таки, римские экономические потребности и распространение римских технологий, как представляется, были немаловажными для этой сельскохозяйственной революции и для последующего расширения экономики в некоторых областях производства и торговли[418]. Вполне вероятно, что и в целом агрессивное, чтобы не сказать унижающее, римское отношение даже к наиболее проримским клиентам – среди них, по «моде», заведенной сарматским вождем Зизием при дворе Констанция II, было принято пресмыкаться и даже горестно стонать, вымаливая новые и новые привилегии[419], – также подстегивало стремление нового класса наследственных правителей усиливать контроль над владениями. Если данный сценарий покажется надуманным, вспомните, что частично римская пограничная политика заключалась в сжигании местных деревень раз в поколение и что некоторые царьки-заложники возвращались из Рима не слишком очарованными римским образом жизни[420]. Для мелких вождей плюсы от уплаты «налога» на содержание военной дружины нового рекса, несомненно, состояли в том, что тем самым они вступали в мощную конфедерацию нового типа, способную противостоять прежде непобедимым римлянам. Если коротко, различные виды отношений – позитивные и негативные, политические и экономические, дипломатические и военные, естественно возникавшие между империей и ее изначально гораздо менее развитыми соседями, – ускоряли трансформационные процессы, что обратили множество мелких социополитических единиц на имперской периферии в I в. в гораздо меньшее число крупных образований IV в. А преобразующую силу этим отношениям придало то обстоятельство, что все они порождали различные отклики среди германцев. Дело не просто в том, что имперский Рим трансформировал германское общество – хотя это, безусловно, верно, – но и в том, что отдельные элементы германского общества в полной мере воспользовались возможностями, которые проистекали из новых взаимоотношений с империей, для создания новых и динамичных политических структур. К середине IV в. общие масштабы этих преобразований еще не достигли, очевидно, опасного предела. Ни одна из новых единиц не представляла собой угрозу целостности империи. В лучшем случае даже наиболее амбициозные варварские рексы IV в. могли рассчитывать лишь на весьма ограниченные территориальные уступки или, чаще, на ограничение римского вмешательства и на ослабление экономического и дипломатического гнета. Хнодомарий в 350-х гг. претендовал на полосу римской территории вдоль Рейна протяженностью около 50 километров, а верховные правители тервингов пытались снизить число рекрутов в имперскую армию и не допустить в свои земли миссионеров из обратившейся в христианство империи. Ни одна из этих угроз не могла рассматриваться как значимая для выживания империи