Грэй привык к своему ремеслу. Ведь это всего лишь работа. По первости сжималось сердце, когда бросал заточенный гарпун в живую плоть и слышал крик умирающего в пучине существа. Со временем душа окрепла, а может, загрубела. На китобойное судно Грэя пристроил дядька, брат отца. Чтобы, дескать, не пропал в жизни — в семье Грэй слыл за неудачника, слабого и непутящего мальчишку; а здесь всё ж таки верный кусок хлеба.
Когда-то он рисовал море и город, и небывалые ладьи. Мечтал стать художником. Мать жгла рисунки — спасала своего сына от глупой, сомнительной доли. Конечно, он был не Рафаэль. А маленький, робкий талант убить совсем нетрудно, да вроде бы и не грешно.
Над гребнем волны взметнулся острый плавник, но тотчас нырнуло, скрылось блестящее гладкое тело, и снова рябь будоражит. Привычным, отработанным движеньем Грэй метнул копье на пару дюймов левее того места, где проблеснул кит — рассчитал перемещение животного и курс медленно влачащегося корабля, в долю секунды просчитал, куда бить: сказывался опыт.
Маслянистыми пятнами кровь поплыла по воде, темно-красная, теплая.
— Ребята, невод, — деловито крикнул Грэй. Спустили влажные сети, забилось в них создание огромное и беззащитное. Светлой, почти бежевой грудью кверху, корчился в предсмертной судороге молодой дельфин, самка. Ни хрипа, ни стона не издала. Аккурат там, где сердце бьется, стрела железная вонзилась, зияла рана и сочилась темной, густою кровью.
Капитан чертыхнулся.
— Мазила! Бестолочь! Слепой, так очки купи! Порадуйся, навлек на всю команду неудачу!
На китобойном судне очень дурная примета — по ошибке убить дельфина. Тяжко стало на сердце у бывалых моряков. Втащили скользкую, мокрую сеть на палубу. Грэй молча вынул свой гарпун и бросил прочь в океан. Молчал сурово, не смел глаза поднять на капитана, на товарищей. И самому так вдруг скверно да горько сделалось, что хоть за борт. Не то из-за приметы нехорошей, не то из-за странного покорства и смирения, с которым умирала дельфиниха. Тихо, совсем тихо умирала, без стона, без жалобы. Грэй подумал, что когда-то она, возможно, была ручной и жила в дельфинарии — осталась людская метка: левый плавник перевит узкой ленточкой нитяной, по сини черный узор выткан.
…Мертвого дельфина вернули океану. Глухо плеснула и сомкнулась вода. Недолго еще за кораблем темный маслянистый след тянулся.
Пристали к берегу в сумерках. Грэй сразу пошел к скале заветной. Красным оком грозился маяк.
Аве не было. Грэй сел на влажный песок и стал ждать ее. Придет — и уймет его лютую боль, как она одна умеет…
Тревожился и скорбел океан. Черный ветер ухал злым филином, и пролетающие чайки кричали надрывными голосами, точно хоронили кого-то. Яркий белый месяц повис в небе низко над скалой, венчая пронизанный тревогой и болью вечер.
Грэй вздрогнул, как от удара, когда услышал дельфиний клекот, исполненный горя и отчаяния. Стая, несметная стая дельфинов подплыла к берегу и скорбно кричала, оплакивая свою подругу. И чайки, и волны, и прибрежные ракиты вторили им. Аве умела понимать язык животных и деревьев, но сейчас. Кажется, Грэй и без нее понимал, о чем они кричат. Ждал любимую час за часом, а она не приходила. А вся природа слилась в едином плаче.
Грэй принял решение. Шут с ней, с работой. Лучше в уличные музыканты, в дворники, в бродяги — но никогда больше он не убьет ни одной Божьей твари, ни одного создания живого, неповинного.
Погасли звезды, и взошла холодная заря. Пора бы уж понять, что Аве не придет, но Грэй ждал ее, чтобы сказать о своем решении.
