Твоими глазами - [60]

Весь первый этаж был охвачен огнём, и пожарные, подняв лестницы, залезли в дом через крышу и вытащили его оттуда.

Это был маленький провинциальный городок, где все знали друг друга. Двое пожарных, друживших с Симоном, не смогли больше работать.

Я добрался на место во второй половине дня.

Представитель похоронного бюро, это была женщина, отговаривала меня смотреть на тело — из-за множественных ожогов.

И всё же мне необходимо было взглянуть на него. Я знал, что, если не увижу его мёртвым, он будет всегда мерещиться мне в толпе прохожих.

Сотрудница похоронного бюро проводила меня в морг, который находился за часовней больницы.

Симон лежал в чём-то вроде ящика в огромном холодильнике.

Нас было двое — я и сотрудница похоронного бюро. Она выдвинула ящик и откинула белое покрывало.

Как он красив, подумал я. Он здорово обгорел. Но это нисколько не мешало увидеть, как он красив.

От него исходил запах дыма. Тот запах, который я почувствовал в тоннеле во время сканирования.

Вокруг глаз у него были глубокие тёмные круги.

Во мне внезапно вскипела злость. Я готов был ударить лежащее передо мной тело.

Злость эта выплеснулась на стоящую рядом женщину.

— Обычно говорят, что умерший обрёл покой, — крикнул я. — Откуда, чёрт возьми, это известно? Посмотрите на его лицо. Думаете, он обрёл покой? Может, его ожидает новый ад. Страшнее, чем эта жизнь.

В этот момент я почувствовал на плече чью-то руку.

Это была Лиза. Каким-то образом она нашла меня здесь.

Она посмотрела на Симона. Внимательно, не отводя глаз. Прикоснулась пальцами к его коже — там, где не было ожогов. Склонилась над ним и стала вдыхать запах его тела.

Женщина из похоронного бюро стояла не двигаясь.

— У нас была такая игра, — сказал я, — у меня, у него и его младшей сестры Марии. И у моей матери. Игра под названием «Исполнение всех желаний». Сначала мама купала нас в ванне. Симон с Марией обожали это. За всё своё детство они ни разу не купались в ванне где-то в другом месте — только у нас. Мы втроём как раз помещались в нашей ванне. После купания мама мазала нас ночным кремом «Элизабет Арден». Симон с Марией, завёрнутые в полотенца, замирали на месте на мозаичном полу и, закрыв глаза, вдыхали ароматы дорогой косметики. Их лица лоснились от жирного крема. Потом я изображал лошадку и катал их на коврике по длинному коридору. И приносил им угощение — мандариновые дольки, кусочки бананов и изюм, которые мама выкладывала кругами на тарелки. И мы вместе играли моими игрушками.

Мысли у меня были в полном беспорядке. Слова сыпались сами собой.

— Думаю, я чувствовал угрызения совести. Потому что у нас было то, чего у них не было. И, может быть, я боялся, что когда-нибудь в будущем вот это произойдёт. Наверное, уже тогда я пытался делать всё, чтобы не потерять его. Может, в этом дело?

— Может вы просто любили его?

Это сказала не Лиза.

Сначала мне показалось, что это она. А кто ещё мог это сказать? Я не поднимал голову, я смотрел на Симона. И пока говорил, руки сами хватались за ящик, словно пытались пробудить Симона к жизни.

Вдруг я понял, что это заговорила женщина из похоронного агентства.

— Я проработала на этом посту тридцать лет, — сказала она.

«Пост» — редкое слово. Я уже давно его не слышал.

— Я часто думала: кто из нас может знать, что правильнее — жить человеку или умереть?

В первый момент я просто остолбенел. От жестокости её слов.

Но потом осознал, что нет в них никакой жестокости. В них было сострадание. Не профессиональное сострадание сотрудника похоронного агентства, а неподдельная искренность. И немалая доля смелости — она сказала то, чего никак нельзя было от неё ожидать, чего не могло быть в её должностных инструкциях.

Я взглянул на неё. Это тоже наш мир. В нём есть не только культ молодости и отрицание смерти и стремление вести себя так, словно собираешься жить вечно.

В этом мире есть и такие люди, как эта вот женщина, которая ежедневно сталкивается со смертью и, стоя на краю пропасти, спокойно принимает любые, даже самые невероятные обстоятельства.

*

Мы с Лизой вышли на парковку клиники, оттуда — в небольшой лес, за которым начинался заболоченный участок. Мы обошли его несколько раз.

Мы шли молча.

Вот тут и начала изливаться вся та скорбь, поток которой не остановится всю мою жизнь.

Поначалу перед глазами было совсем черно, потому что я был зол на Симона: он оставил своих детей, оставил меня и Лизу. Потом чернота стала чуть-чуть проясняться.

Отчасти из-за того, что Лиза шла рядом со мной, она ничего не говорила — мы переживали вместе.

Не сговариваясь, мы как-то непроизвольно повернули в сторону дома детей Симона и их матери.

И тут Лиза произнесла единственные слова обо всём этом.

Она взяла меня под руку и сказала:

— Скорбь живёт своей жизнью. Ничего тут не поделаешь.

* * *

Это были какие-то африканские похороны.

Собралось человек пятьсот. Такое я видел только когда жил в Африке, где люди поддерживают друг друга в смерти и сообща несут её бремя.

Я всегда считал, что в Дании смерть одинока. Всё, что с ней связано, обычно не выходит за пределы семьи.

Но на похороны Симона пришло пятьсот человек.

Многие его знакомые рассказывали о нём. И я немало всего услышал о его жизни в те годы, о которых ничего не знал.