Твоими глазами - [56]

*

Перед сном она нам пела.

Маме она пообещала, что уложит нас спать в положенное время, и тем не менее мне кажется, мы припозднились. Она не хотела отпускать нас.

Мы чувствовали, что ей нравится быть с нами. Что она не хочет с нами прощаться.

Она спела много песен, песен, которые мы никогда прежде не слышали. Некоторые из них, казалось, родились на дне моря.

Наконец она поднялась и вышла из комнаты.

Я, должно быть, начал уже засыпать. Но тут в комнате вновь стало светло. Симон зажёг свет и сел на кровати.

— Мы можем навестить мою маму, — сказал он. — Она жива. У неё всё хорошо.

Мне это не понравилось. Я посмотрел на Лизу и понял, что ей эта мысль тоже не по душе.

Мария спала, прижав к себе свою куклу.

— Я каждую ночь встречаюсь с ней, — сказал Симон.

Он откинулся назад и закрыл глаза. Мы не сразу решились. Но потом всё же последовали за ним.

Мгновение спустя открылась равнина снов. Я увидел, как моя комната, где спала Мария, исчезла, исчезли стены, я увидел весь Кристиансхаун, церковь Христа Спасителя, каналы, остров Рефхальс, верфь «Бурмайстер и Вейн» и колёсный пароход, где обедали рабочие верфи. Потом всё опять пропало, и вновь открылась равнина, равнина тысячи снов. Симон шёл впереди, он знал дорогу, он обернулся и помахал нам, чтобы мы не отставали.

Мы оказались у дверей квартиры на Вильдерсгаде, где жили они с Марией и их мама.

Куда мы приходили играть. Так бывало, хотя и не очень часто. Моей маме не нравился этот квартал и вообще весь этот район. Ей не нравились задние дворы, пивные и проститутки.

На стенах квартиры были обои под кирпич, сильно ободранные.

Мы вошли в квартиру. Возле кухонного стола стояла мама Симона и Марии, она готовила себе оранжад.

Она заливала его в прозрачные бутылки с откидными крышками и доливала в них прозрачную жидкость с резким запахом.

Став взрослым, я понял, что это был чистый спирт, который она приносила из лаборатории «Карлсберга», — 99,9-процентный спирт, использовавшийся там для стерилизации пробирок и стеклянных пипеток.

Готовые бутылки с янтарной жидкостью она держала в холодильнике. Мне кажется, я ни разу не видел её дома без стакана этой жидкости в руке.

Во рту у неё была сигарета, один глаз прищурен — от дыма.

Симон бросился к ней, и она его обняла.

Она не смотрела на него, свободной левой рукой она сосредоточенно наполняла бутылку.

Её любовь окутывала его, и его лицо постепенно становилось всё светлее и спокойнее.

В последнее время вокруг глаз у него появились какие-то тёмные круги. Наверное, они проявлялись постепенно, на протяжении нескольких месяцев, а мы лишь недавно стали их замечать.

Теперь же они исчезли. Как будто мама их стёрла — плавно, нежно.

Мы забыли про обои под кирпич. Забыли о квартире. Всё исчезло. Мы видели только Симона и его маму.

— Симон! Она тебе снится!

Слова прозвучали тихо. Но тем не менее ужасающе отчётливо.

Это сказала фрёкен Йонна. Она стояла посреди комнаты.

Сначала мы решили, что она оказалась в нашем сне.

Но очертания её фигуры были отчётливей, чем очертания мамы Симона, да и всех предметов в квартире. А взгляд её был таким ясным, каким он не может быть у человека, который спит и видит сон.

Она подошла ближе и встала рядом с Симоном.

— Она тебе снится, — повторила она. — Она не настоящая.

Он закрыл глаза. Как будто не хотел слышать этих слов. Как будто хотел, чтобы фрёкен Йонна ушла. Он прижался к матери.

— Она меня любит, — сказал он. — Я хожу к ней каждую ночь. Я учу этому Марию. Мы каждую ночь можем быть вместе.

Фрёкен Йонна опустилась на колени. Лицо её оказалось прямо напротив лица Симона.

— Она умерла. Она не вернётся.

Он открыл глаза.

— Мы спасли Клауса, — прошептал он. — Мы можем спасти маму.

Вот чего он хотел, я наконец всё понял. Конечно же, именно этого он и хотел.

— Клаус жив, — сказала она. — Человек, который живёт, находится в окружении своих снов. Вы вошли в один из его снов и предупредили его. Но твоя мама умерла. Её нет. Она ушла в другое место. Умершие забирают с собой свои сны.

Он закрыл глаза. Он не хотел её слышать.

— Всякий раз, когда ты приходишь сюда, — продолжала она, — ты теряешь какую-то частицу самого себя. Маленькая частичка тебя остаётся там, во сне.

Мы не понимали её, мы с Лизой. Не понимали слова. Но мы понимали, что они значат. Мы знали, что она права.

— Ведь ты теряешь силы, Симон. И постепенно тебе будет всё труднее и труднее сберечь самого себя. И оберегать Марию.

Очень странным было то, как именно она это говорила.

Она говорила совершенно спокойно. Она ни на чём не настаивала. Не пыталась достучаться до него. Казалось, она говорит это потому, что этого нельзя не сказать, это ведь очевидный факт. И никакого другого смысла в эти слова не вкладывает.

Думаю, именно поэтому ей удалось убедить его. Он услышал, мы все услышали, что она поняла — он сам принял решение.

Он открыл глаза и распрямился.

И тут его мама стала растворяться в нём. Сначала она сама, потом оранжад, а потом и вся квартира исчезла, и всё исчезло, а мы вернулись в мою комнату.

Мария спала на полу, Лиза сидела на своём матрасе.

Фрёкен Йонна сидела на краю моей кровати.

Она гладила Симона.