Твоими глазами - [27]

— Каждый диагноз — это повествование, история. Всегда фрагментарная и ни в коем случае не законченная.

Я не понимал, о чём она говорит.

Она встала и подошла ко мне сзади. Положила мне руки на плечи, в её прикосновении не чувствовалось никакого намёка на возможную близость.

Пальцы её работали с моими мышцами, я вдруг понял, что уже некоторое время назад потерял связь с собственным телом.

— Не существует такого явления — разрыв роговицы. Я отметила это сразу, когда она впервые об этом заговорила. Это история, на которой она упорно настаивает.

— А как же её слепота?

— Она возникла, чтобы вытеснить случившееся. Убийство отца и матери. Убийство ребёнка. Это психологическая слепота. Я сталкивалась с таким и прежде. У женщин, которые поверглись групповому изнасилованию. Или стали свидетелями массовых убийств. Эти события сделали их слепыми. Их система выбрала слепоту.

Она убрала руки с моих плеч, но по-прежнему стояла у меня за спиной.

— Она родилась в Биркерёде, — сказала Лиза. — Я видела её свидетельство о рождении. Очень сомневаюсь, что она когда-нибудь бывала в Литве.

Комната у меня перед глазами медленно закружилась.

— То есть всё это ложь?

— Она рассказала правду. Так она её видит. Такой она представляется ей сегодня.

Я не знал, что сказать.

— Я подобно обследовала тысячу шестьсот человек. Этими вот приборами. Когда ты углубляешься в человеческую жизнь по биографическим следам, истории начинают расплываться. Чем дальше мы уходим в прошлое, тем труднее их проследить. Может быть, она и была в Литве. Возможно, семья туда эмигрировала, может быть, её родители были убиты, а её удочерили датчане. Может быть, она слышала этот рассказ от другого ребёнка. Это не имеет значения.

— Но ведь речь идёт о жизни. Для неё речь идёт о жизни.

— Важно, помогает ли ей эта её история. Лечит ли она того, кто рассказывает. Мы не ищем правду. Мы помогаем людям создать повествование, с которым они смогут жить.

— Когда мы узнаем, получилось ли это?

— Есть только два критерия: история, к которой придёт пациент, уменьшит страдание. И второй — мы сделали всё, что могли.

— Я видел картины. Я видел всю эту обувь. Чувствовал её тяжесть. Я чувствовал страх. Это было на самом деле.

— Сегодня ночью ты будешь спать и тебе приснятся сны. Пока тебе будет сниться сон, он будет казаться реальностью.

Ассистентов в зале не было. Я не заметил, как они ушли. У меня появились сомнения в том, что они вообще когда-либо были здесь.

— Если действительность — это выдуманная история, сон, вымысел, что же тогда реально? Что тогда существует, кроме сна? Что случится, если проснуться?

Она не отвечала.

Во мне вдруг закипел гнев.

— Ты не помнишь первые семь лет своей жизни! Может быть, дело не в травме мозга? Может быть. не было перелома черепа? Ты ослепла на эти семь лет! Может быть, ты сама выбрала слепоту?

Гнев нарастал. Меня захлестнуло чувство, что мною манипулируют.

— Ты выбрала меня, — сказал я, — чтобы я помог тебе с этим разобраться. Чтобы помочь тебе в этой семилетней тьме найти историю, с которой ты сможешь жить.

Я встал. Чтобы уйти и больше уже не возвращаться.

Она сорвалась с места с быстротой молнии. Так бывало и в детском саду. Когда мы качались на подвешенной тракторной покрышке, Лиза вставала перед ней и спокойно ждала. И в какую-то последнюю долю секунды, когда мы уже закрывали глаза, представляя, как сейчас собьём её, она отскакивала и оказывалась совсем в другом месте, далеко от нас, и радостно смеялась.

Она преградила мне путь. Я даже не заметил, как это произошло.

— А если так и было, — проговорила она. — Если действительно так и было. Что я, впервые увидев тебя, подумала, что он, может быть, он может…

— Что может?

Она сощурилась.

— Отправиться со мной во тьму.

Я попытался пройти мимо неё. Она крепко схватила меня. Она была на голову ниже, но ей удалось меня остановить. Я не мог сделать шаг ни вперёд, ни назад.

Голос её стал похож на шипение.

— Знаешь, как трудно встретить такую, как я? Которая может заглянуть внутрь человека? И много ли на свете институтов с такой аппаратурой?

Она махнула рукой в сторону сканеров и пульта управления.

— Как ты могла знать, что я могу пригодиться? — спросил я.

Она покачала головой.

— Что-то было. С самого первого дня, когда ты тут оказался. Может быть, узнавание. Может быть, там всё-таки не полная темнота. Может быть, я тебя помню. Помню что-то о тебе.

Я почувствовал касание её ладоней. Это не было любовным прикосновением, не было желанием привлечь к себе внимание. Она гладила мои плечи и мои руки, словно что-то изучая, словно пытаясь связать нашу близость, эту комнату и этот свет с тем, что таилось далеко-далеко в глубине её тьмы.

Она подняла ко мне лицо.

— Я всегда знала, что однажды кто-то придёт. Я не знала, что это будешь ты, потому что тебя я не помню. Но я знала, что из тьмы появится какой-то человек.

Она отпустила меня, я повернулся и пошёл к двери.

* * *

В тот вечер, когда я уже уложил девочек, мне вспомнился один эпизод.

Нас привезли из летнего детского сада, мы вышли из автобуса. За нами приехали наши родители.

Мы с Симоном и Лизой стояли рядом.

Мы смотрели на родителей. Они увидели нас, сделали несколько шагов навстречу, но внезапно застыли на месте.