Твои ровесники - [14]

— Нет.

— Так может, ты? — В голосе заискивающие нотки.

— Посмотрим. Вместе легче разобраться.

Медведев раздвинул чертеж.

— Не клеится этот угол. Срежешь здесь край, тут не укладывается, а если здесь…

— Так, — подсказал сам себе Петр Иванович. — Действительно. Обожди… А если взять так… — он сделал движение карандашом по чертежу. — Не примерял?

— Нет.

— Давай проверим.

Взял чертеж и пошел к станку. Через несколько минут деталь была сделана.

— Ну, ясно море, — рассмеялся Медведев. — Сколько мучился, а она вот тебе…

— Так, значит, и будем делать, — облегченно вздохнул молодой начальник и пошел по цеху. Он не заметил, что за ним следил десяток глаз ребят. Они видели, как Медведев подходил к начальнику цеха, слышали вызывающий разговор Медведева и его полное поражение, но Петр Иванович-младший и не думал о другом: «Не сорваться бы только…»

День был бесконечно длинным и тяжелым. И только к самому гудку пришел Петр Иванович-старший. Присел на стул, спросил:

— Ну, как?

Младший ответил спокойно, громко, чтобы слышали многие:

— Ребята не посрамят вас, Петр Иванович.

Потом прошелся по цеху, останавливаясь возле станков, наблюдая работу. Остановился и возле Медведева.

— Не сдаешь?

— Не должно бы.

— Вот и хорошо. Для фронта работаем.

— Ясно! — согласился Медведев.

Гудок заполнил цех.

Советские войска входили в Германию.

Второй год в деревообделочном цехе командовал Петр Иванович-младший.

Утром обычно он уходил в контору к заместителю директора.

Там они беседовали о новых заказах, о приеме рабочих в цех, о принятых цехом и сданных заводу работах. Петр Иванович представлял отчеты, требования на материалы и каждый раз, морща лоб, заявлял:

— Вы бы, Александр Владимирович, приставили ко мне писучего человека. С грамотой у меня неладно дело. Только пять классов. Хотел на вечерние курсы, а не вышло: вечеров не оказалось. Конечно, после войны я ликвидирую свою отсталость, а сейчас тяжело.

— Ничего, Петр Иванович, — отвечал заместитель. — Нам с тобою не в газетах писать, а твое писание я читаю с удовольствием…

Отложив бумаги в сторону, приглашал Петра Ивановича присесть поближе и начинал большой разговор.

— Октябрьские дни приближаются, Петр Иванович. Как ты думаешь отметить их?

Петр Иванович вынимает из кармана замусоленную тетрадку, перелистывает ее и деловито говорит:

— Дело, Александр Владимирович, совсем не во мне, а в ребятах. Говорили мы с ними, подсчитывали, так, говорят, четырнадцать процентов сверх обычной выработки дадут. По цеху это набежит до 170 процентов.

Заместитель долго смотрит на мастера, улыбается и вдруг перебивает его.

— А знаешь, Петр Иванович, если тебе надеть очки, так тебя не отличить от того Петра Ивановича: у вас хватка одна, манера говорить, работать.

— Петр Иванович во! — говорит младший и показывает большой палец, — настоящий человек, а я против него мальчишка… Опять же у меня его наука. Через меня он говорит. Вот в чем наша сила.

— Значит, четырнадцать?

— Ага.

— Твердо?

— Ребята сказали… Они не подводили ни разу.

И другим тоном:

— Так не забудьте про писучего человека. Писание много времени отнимает, делу мешает… Дайте-ка листок бумаги, акт писать не на чем.

Он встает и уходит к себе в цех, а заместитель берет трубку телефона.

— Дайте директора!.. Так вот, товарищ Суворов, деревообделочный гарантирует сверх обычной выработки четырнадцать процентов.

— Мальчишка?

— Петр Иванович-младший.

— Веришь?

— Больше, чем другим… Мне иногда кажется, что там ничего не изменилось: был Петр Иванович и остался Петр Иванович, только другого возраста, но дела это не меняет. Слово Петра Ивановича-младшего — слово коллектива. Камень!

Алексей Кожевников

ТОЖЕ ДОМЕНЩИК

В тот день Петрокаменский завод не работал. Стояли все цехи, не стучали молота, не гремели железные листы, и дым из трубы валил не клубом, а тоненькой струйкой. Весь народ с утра пошел с флагами, с песнями гуртом по улицам. На площади комсомольский оркестр дул в большие медные трубы, а народ пел «Интернационал» и «Смело мы в бой пойдем за власть Советов»…

Климка надернул опорки, волосы прихлопнул отцовской кожаной кепкой и стриганул на площадь. Там помогал петь «Молодую гвардию», подержал за древко флаг прокатного цеха и все спрашивал у рабочих:

— Скоро ли домну открывать будут?

— Скоро, сегодня. Не вертись, стой смирно, говорить будут.

В тот день Петрокаменский завод пускал доменную печь. Она с восемнадцатого года и до двадцать пятого стояла холодная. Говорили, что в ней совы навели гнезд, а по стенкам поросли грибы. Насчет грибов было сомнительно — не легко вырасти на камне, а совы будто и вправду угнездились.

В тот день собрались все петрокаменцы, чтобы сказать домне: довольно тебе стоять пустой и холодной, довольно. Берись за свое дело, плавь нам чугун!

Были у всех петрокаменцев веселые лица, зычные голоса, легкий неусталый шаг. И понятно: доменный цех — главный в заводе, можно сказать, кормилец, он дает чугун, этот заводской хлеб, которым живут все другие цехи: мартеновский, прокатный, кузнечный. Теперь они работают на привозном чугуне, с оглядкой, с перебоями, на тормозах, а задымит своя домна, и всему заводу будет «зеленая улица» — работай без оглядки, без тормозов. Наступит конец безработице и нужде.