Твои не родные - [21]

Взял несколько салфеток и вернулся к сцене. Она так и стоит, испачканная моим семенем и смотрит в одну точку. Я швырнул ей салфетки.

— Вытрись. Тебе принесут одежду. Мой водитель отвезет тебя домой. И запомни — в этом городе ты не устроишься на работу. Так же, как и в любом другом. Работать ты можешь только у меня. Моей шлюхой. Номер у тебя есть — как созреешь звони.

Глава 8

Меня привезли домой под утро. В новых вещах, которые пришлось принять от наглого зарвавшегося ублюдка. Да, он их и не дарил. Мне всучили в руки пакет и у меня не оставалось выбора, кроме как надеть их, после того, как около часа мылась в маленькой уборной для персонала. Мылась и рыдала навзрыд, потому что он меня растоптал…Вот это отношение как к мрази, как какой-то дешевке с улицы. С этим циничным блеском в темно-серых глазах и с ухмылкой похотливого самца, который пришел в бордель и ему плевать что перед ним человек. Для Шумакова я больше человеком не была. С того самого момента, как он ворвался в дом после командировки с отцом, схватил меня за шиворот и выволок в коридор. Отшвырнул к стене, как какую-то шавку и заорал так, что в ушах казалось перепонки полопались.

Я помнила тот день настолько хорошо насколько не помнила ни один день в своей жизни…Даже день нашей свадьбы и рождение Машутки меркли перед тем днем, когда Шумаков меня убил. Да, именно убил. Люди ведь умирают не только когда в них стреляют в упор, сбивают на машинах или режут ножом они умирают иногда от одного взгляда или слова сказанного тем, кого беззаветно, безумно любили. Я чувствовала, что что-то не так. Чувствовала все то время, что вернулась из роддома. Егор словно стал тенью самого себя. Нет, не сразу. Не в первый день и не во второй. Прошло около недели. Самой тяжелой и в то же время восторженно счастливой недели, которую мы провели в бессоннице, смене памперсов, бешеном восторге каждой складочкой нашей малышки и совместным купанием ее по вечерам. Егор фотографировал каждый крошечный пальчик, во всех ракурсах, все части тела. Это был самый лучший и невероятный новоиспеченный папочка. Он сходил с ума от каждой ее гримасы и тут же звал меня полюбоваться на новую смешную рожицу, которую, корчат обычно только младенцы.

«— Она вырастет и будет похожа на меня. Вот я точно говорю. И вообще дочки похожие на пап обычно ужасно счастливые.

— Та ладно. На тебя. Не надо нам на тебя. На мамуууу. Моя девочка будет похожа только на маму.

— Нет на меня, потому что я красивый.

— Ужас, Шумаков. Сам себя не похвалишь…да?

— Не правда я красивый. Вот сознайся что, когда ты меня увидела ты потекла сразу же.

— Нет, не сразу. Не льсти себе.

— Ну хорошо через пять минут точно потекла.

— Еще чего. Вот и не через пять.

Вскинул голову и деланно прищурился, прикусывая обе губы и продолжая гладить пяточки Машутки. Я рассмеялась и взъерошила его и так ужасно непослушные волосы.

— Хорошо — через десять минут.

Но выражение лица не изменилось.

— Обычно это происходит через пять!

Я ударила его по плечу.

— С девками твоими, да? До сих пор вспоминаешь сколько их у тебя было.

Он тут же подмял меня под себя, всматриваясь мне в глаза и сплетая пальцы с моими.

— Нет никаких девок, Нют. Увидел тебя и ни одной девки больше нет. И знаешь…я ведь пошутил. Я ужасно хочу, чтоб она была похожа на тебя. Чтоб у нее глаза твои были и губы клубничные…Люблю я тебя, Нют. Как придурок последний.

Серьезный такой, красивый…мооой. Отец моей малышки. Мой мужчина.

— Ты не придурок. А Машка похожа на саму себя и вообще на какого-то муравья с огромными глазами или инопланетянку с овальной головой. И вообще она немножко страшненькая.

— Сама ты страшненькая. Она самая красивая девочка на свете»

А потом все изменилось. Резко. Как по щелчку пальцев. В один из вечеров пришел домой и долго смотрел на нашу дочь. Я из ванной вышла, вытирая волосы и увидела его возле кроватки. Склонился и не играет с ней, не трогает просто пристально наблюдает. Долго наблюдал. Я за ним. А он за малышкой.

Я подошла к нему сзади, обняла, но он как-то высвободился из моих рук и сказал, что ему с отцом уехать нужно. Сказал, а потом схватил меня под ребрами и бросил на постель. Грубо бросил и сверху навис.

— Мне нельзя еще. Егор, нельзя, любимый…нельзя.

Слабо отбиваясь, пытаясь поймать его холодные губы. Они мне показались тогда холодными. И какими-то равнодушными, они не отвечали мне на поцелуи. От борьбы мой халатик спереди разошелся и грудь оголилась. Это была его слабость — моя грудь. Он никогда не мог смотреть на нее спокойно. И сейчас, после нескольких недель голодовки его взгляд вспыхнул едкой похотью. Егор сверху на меня насел, лихорадочно расстегивая ширинку… а я безумно в него влюбленная, до дикого исступления, до жадного желания угодить во всем. Я ласкала его руками и ртом, а потом смотрела как он собирается в поездку и чувствовала себя сумасшедшей от счастья. Даже не обратила внимание, что он напоследок сухо чмокнул меня в губы и даже не подошел к детской кроватке. Это был последний раз, когда мы были вместе. Последний раз, когда он прикасался ко мне и обращал внимание на нашу дочь.