Твое сердце принадлежит мне - [44]

Потом, попытавшись выразить благодарность, Райан обнаружил, что он онемел, и неспособность произнести хоть слово напомнила ему встречу с Уильямом Холденом на берегу черного озера, когда он тоже лишился дара речи.

И внезапно человек, который считал ему пульс, уже не сиял желтой аурой. Нет, он прятался в желтом сиянии, хитрый и расчетливый, и совсем его не любил, наоборот, Райан видел рядом с собой ту самую темную фигуру, которая шла по берегу озера, и к ней он уже направился, когда его остановил мистер Холден.

Большой и два других пальца, охватывающие запястье, холодили, хотя раньше не казались холодными. Теперь же обратились в лед и сжимали запястье сильнее, сжимали до боли, и сквозь желтое сияние к нему приблизилась голова, лицо, но все лицо занимала широко раскрытая, голодная пасть…

Со сдавленным криком, схватившись за ограждающий поручень, Райан сел на больничной койке, в тускло освещенной комнате, где сильно пахло сосновой отдушкой дезинфицирующего раствора.

От простыней шел запах отбеливателя. При прикосновении они потрескивали, как накрахмаленные.

В освещенном лампой углу мужчина в белой рубашке и брюках отложил книгу, которую читал, и поднялся с кресла.

Основание лампы и абажур поблескивали, то ли изготовленные из нержавеющей стали, то ли никелированные. Виниловая обивка кресла тоже блестела, напоминая свежий плод авокадо, опрыснутый оливковым маслом.

Все предметы в комнате то ли смочили водой, то ли покрыли слоем лака. Поблескивало все: и пол, выложенный белыми плитками, и синее изголовье, и краска стен.

Даже тени чуть блестели, будто подсвеченное матовое стекло, и Райан понял, что всеобщий блеск – результат воздействия принятого им успокоительного.

Он чувствовал, что полностью проснулся, голова работала, как часы, органы чувств даже обострились, но вот этот дьявольский блеск однозначно указывал, что лекарство по-прежнему действует. И он провалится в сон, едва голова коснется подушки.

Он чувствовал себя совершенно беспомощным, ему грозила опасность.

На окна давила мутная, неприятная, желтая темнота ночного мегаполиса.

– Плохой сон? – спросил медбрат.

Уолли. Уолли Даннаман. Входящий в семерку доктора Хобба. Ранее он побрил грудь и живот Райана.

– У меня пересохло в горле, – пожаловался Райан.

– Доктор не хочет, чтобы вы много пили перед утренней операцией. Но я могу дать вам несколько кусочков льда, чтобы они растаяли у вас во рту.

– Хорошо.

Уолли снял крышку с термоса. Ложкой с длинной ручкой (такой сверкающей ложкой) достал кусочек льда (блестящего льда) и положил Райану в рот.

После третьего кусочка закрыл термос и убрал ложку.

Глядя на часы, Уолли Даннаман посчитал Райану пульс.

– Вам нужно поспать, – мягко произнес он, отпуская руку пациента.

Райан не мог этого объяснить, но реальность сна не уступала реальности больничной палаты. Обе реальности существовали на равных правах. И глубоко в душе Райан знал, что это правда, пусть и не понимал, как такое может быть.

– А теперь поспите, – настоятельно добавил Уолли.

Если сон – это маленькая смерть, как когда-то сказал поэт, то для Райана в этом сне смерти было куда больше, чем в любом другом. Он знал, что не должен засыпать.

Но едва опустил голову на подушку, более поднять ее не смог.

Беспомощность и опасность.

Он допустил ошибку. Не знал, в чем именно ошибся, но чувствовал тяжесть этой ошибки, придавливающую его к кровати.

Он еще пытался не закрывать глаз, но все поверхности заблестели еще сильнее, просто засияли, грозя ослепить его.

* * *

«Колокола. Предсказанные колокола и теперь колокола».

Удары, удары, удары, удары, удары, суровый бой колоколов вырвал Райана из сна.

Поначалу он подумал, что колокольный звон ему приснился, но нет, удары не прекратились и когда он попытался сесть, обеими руками схватившись за ограждающий кровать поручень.

Темнота все еще царствовала в мире за окном, и медбрат стоял по эту сторону окна, выглядывал из него, смотрел куда-то вниз, на накатывающие волны звука.

Огромные, тяжелые колокола сотрясали ночь, словно хотели обрушить ее, в их тональности слышалась угроза.

Райан обратился к Уолли Даннаману не один раз, прежде чем тот услышал и ответил, не отходя от окна.

– На другой стороне улицы церковь.

Впервые попав в эту комнату, Райан, выглянув из окна, увидел храм, расположенный в соседнем квартале. Колокольня поднималась выше четвертого этажа, где находилась его палата.

– Им не положено звонить в такой час, – продолжил Уолли. – И это еще не все. В церкви не горит ни огонька.

Странные поблескивающие тени, похоже, подрагивали в ритме ударов колокола, в которых слышались заунывные стоны.

Дребезжание стекол, тряска стен, вибрация костей напугали Райана, сердце застучало, как паровой молот. Раздувшееся сердце, пока еще его собственное, такое слабое и больное, и он подумал, что оно просто разорвется, не выдержит такой нагрузки.

Он вспомнил мысль, мелькнувшую при просыпании: «Колокола. Предсказанные колокола и теперь колокола».

Предсказанные когда, кем и что означало это предсказание?

Если бы успокоительное, замутившее кровь, не туманило рассудок, он бы, наверное, смог ответить на этот вопрос, если не полностью, то на две трети.