Твердый сплав - [13]

Как всегда в таких случаях, Пылаев спорил с самим собой. Почему ты думаешь, что от имени Владимира Трояновского, а не Владимира Тихомирова, скажем, или Трошина, или Трахтенберга шел иностранный разведчик — тот самый, которого убили на границе? Только лишь потому, что одна фамилия из списка совпала с фамилией в донесении Шилкова? Чепуха! Нечего сомневаться, это тот самый Трояновский, который был с Дробышевым: инженер-металлург. Это может заинтересовать только Шилкова.

И все же подполковнику все больше хотелось познакомиться с семьей Трояновского и включиться в розыски Дробышева. Подсознательно, быть может, он связал бритву фирмы «PN и К°» с профессией Трояновского. Никаких промежуточных звеньев, просто — две крайние точки, не находящиеся между собой в логической связи. Но Пылаев приходил к выводу, что они все-таки могут быть связаны. А коль это так, надо действительно начинать с Трояновского.

Пылаев позвонил в адресный стол и попросил позвать к телефону начальника: надо было узнать, живет ли в городе еще кто-нибудь из Трояновских и не переменили ли они адрес.

Его просьбу выполнили быстро. Через несколько минут Пылаев уже знал, что Виктор Платонович Трояновский живет там же, на улице Звезды, 18, в квартире 3, а на вопрос Пылаева, кто он по профессии, ответили: металлург, доктор технических наук, профессор. Пылаев даже присвистнул: и здесь — металлург!

Но прежде чем пойти к Трояновскому, Пылаев зашел к Черкашину. Тот был чем-то недоволен, куда-то звонил, кого-то отчитывал и только кивнул подполковнику на кресло: сядь, подожди. Бросив трубку на рычаг, он еще долго думал о чем-то своем, морща и потирая лоб, а потом спросил:

— Ну, что у вас?

Затем он снова морщил лоб, молчал, хмурился и, наконец, сказал:

— Как же вы можете еще сомневаться в том, идти вам к Трояновскому или не идти? Плохо знаете людей, товарищ подполковник. О Трояновском-то, во всяком случае, можно было бы хоть слышать. Крупный ученый, работает в НИИ, сейчас ведет одну секретную тему. Уже одно это должно настораживать.

Пылаев вышел от генерала, раздосадованный замечанием, хотя понимал, что генерал был прав: он, Пылаев, впервые услышал, что есть такой крупный ученый — Трояновский.

* * *

Трояновский выздоравливал медленно. Теряя терпение, почтенный доктор наук, как школьник, стряхивал потихоньку от домработницы Глаши градусник, сбивая «излишки температуры». И хотя врач запретил ему выходить на работу еще дней шесть, Трояновский убеждал отпустить его в институт.

— Я ведь поеду на машине туда и обратно. Надену эту куртку. Ну хорошо, надену еще свитер.

— Виктор Платонович, вы же должны понимать…

— У меня пять дней нормальная температура, спросите у Глаши, — упрямо твердил он врачу. — Я здоровый человек.

Вечерами, когда его заходил проведать сосед, сталелитейщик Максимов, профессор жаловался:

— Это какой-то деспотизм! Врач — деспот, даже Глаша деспот… Глаша, вы слышите?

Глуховатая домработница выходила из кухни и спрашивала, к общему удовольствию: «Какой диспут? Мне некогда — картошка жарится».

К вечеру профессор начинал нервничать. Обычно ему в это время звонили из института и сообщали, как идут исследования. Очень уж некстати он заболел — когда все, казалось бы, уже подходило к концу и твердый сплав становился явью. Он нетерпеливо ждал звонка, сам каждый раз брал трубку, но чаще всего это звонили знакомые, справлялись, как здоровье. На звонок инженера завода Льва Петровича Савченко он просто прорычал в трубку:

— Здоров, здоров, что вы волнуетесь?.. Вы бы зашли лучше, Левушка, да помогли бы мне вырваться в институт.

Но и Савченко не хотел ему в этом помочь, а в прихожей он еще шепнул Глаше:

— Не выпускайте его никуда. По-моему, Виктор Платонович просто храбрится.

Трояновский играл с Савченко в шахматы, ворчал, проигрывая, поглядывал на молчащий телефон и, не выдержав, сам звонил в институт.

— Что вы так нервничаете, Виктор Платонович? Нельзя так, право же, — говорил Савченко.

— И вы туда же: «нельзя, нельзя!» — набрасывался на него Трояновский. — У меня там все к концу идет, а я тут… дебюты разыгрываю… А ведь знаете, Левушка, действительно все идет к концу.

— Закон диалектики, — улыбался Савченко уголками рта.

Оставшись один, профессор задумался.

Да, кончается долголетний труд — труд, начатый еще покойным сыном. Здесь, на массивном столе мореного дуба, стоит фотография Володи.

Да, он мог бы стать большим ученым…

Всякий раз, вспоминая Володю, Трояновский чувствовал, как тупая, гнетущая боль заполняет всю грудь, ему трудно становилось дышать. Но затем приходила одна ясная, светлая мысль: «Это был мой сын. Это мы его вырастили таким…» Прикрыв глаза, он четко — будто бы он сам, а не Лев Петрович Савченко был свидетелем гибели Владимира — видел одну картину: Володя сжигает все бумаги, рядом с ним его друзья — они отстреливаются, а те все идут, идут…

Нет, об этом не надо думать — не надо думать о смерти жены и гибели сына. Лучше — о другом. Не сегодня-завтра в индукционной электропечи будет вариться сплав тверже стали, но легкий, как алюминий. Трояновский не скрывал от себя, что это его последняя крупная работа…