Твердыня - [28]
Подобно орлам, кружившимся высоко в небе и выискивающим добычу, бросились повстанцы на красный отряд, накрыв егo, как стайку оцепеневших куропаток. Вспыхнувшая нервная ружейная трескотня и инстинктивная попытка к сопротивлению были беспощадно подавлены. Несколько сабельных ударов — и противник был окончательно смят. Некоторые бросились было в сторону, но завязли в непроходимой чаще, где были расстреляны из пулеметов. Чекистам, находившемся в авангарде удалось оторваться и ускакать, бросив отряд, но тяжело нагруженная тачанка позади них отстала и остановилась, испуганный конь споткнулся, завязнув по брюхо в глубокой и глинистой колдобине, из которой китаец — возница был бессилен вытащить ее. Налетевший со своим эскадроном Коноводов, взмахнув шашкой, срубил ему голову. Она отделилась от тела, руки которого запутались в постромках, с глухим стуком упала на твердую глину и закатилась в лужу, замутив ее кровью. Коноводов с пылу — жару приготовился тем же манером расправиться и с замершим от страха чудаком в велюровой шляпе и угловатом городском пальто, сидящим в тачанке, как кто-то сзади нанес ему тяжелый рубящий удар по плечу. От боли пальцы Коноводова разжались, он выронил шашку и, повернувшись, успел увидеть огромного рыжего матроса, опять замахнувшего тесак над его головой. Смерть дохнула на молодого казака, затосковал он, вспомнив в тот миг родную станицу, белые мазанки, подсолнухи за плетнем и свою черноокую Оксану. Однако, не пробил еще его час. Пара метких выстрелов повергли большевика наземь, бездыханный, он упал в грязь. К Коноводову поспешили друзья, осматривая его рану. Рукав, разрубленный погон и гимнастерка на плече Коноводова насквозь были пропитаны кровью. На месте ему была сделана перевязка и он был отправлен к полковому фельдшеру. «А это, что за гусь лапчатый?» удивился подоспевший со своим взводом Егошкин. Он ткнул прикладом в спину нескладного, короткого человека сидящего в тачанке с поднятыми вверх руками. «Брысь отсюдова! Пошли в штаб!» Tов. Шлихер был захвачен в плен живым и невредимым. Не считая его, пленных почти не было. Тела матросов были закопаны в яме, а оружие, личные вещи и лошадей получили окрестные крестьяне, прибывшие на подводах после окончания боя. Настал чудесный летний вечер. Нагретая солнцем земля излучала поглощенную за день теплоту; в млеющем покое неподвижно стояли стволы кряжистых дубов, под сенью которых была поставлена известная нам шестиместная штабная палатка. После изнуряющей погони ночевать полку было приказано здесь же; на полянах вокруг запылали костры и засновали бойцы, готовясь к завтрашнему походу. Даже их кони устали. Они лежали или стояли, пережевывая корм, и по временам шумно вздыхали, ударяя копытами об упругий дерн. Вечерняя нега опустилась на землю. На фиолетовом небе зажглись первые звездочки. Штабные, расположившись на ковре, раскинутом перед палаткой, уже выпили и закусили, придя в благодушное настроение, когда к ним привели Шлихера. Пресняков настаивал на немедленной отправке «языка» в штаб армии к Токмакову и Антонову, однако Берсенев решил повременить чуток и взглянуть на этот низменный образчик человеческой природы. Задержанный нервничал, ожидая побоев. Он тревожно озирался, переступал с ноги на ногу, облизывая губы, и с тоской всматривался в лица обступивших его повстанцев. Его мрачная физиономия превратилась в маску страдальца: рот раскрылся, глаза заморгали и выпучились, дыхание участилось, а тонкие бровки трагически изогнулись. Пресняков, поняв его метания и сжалившись, уверил его, что здесь с ним ничего плохого не случится. Удивительно, что к Шлихеру вернулась его обычная наглость. Надеялся ли он на срочную помощь интернационалистов, затребованную Москвой или на еще какое марксисткое чудо, осталось невыясненным, но стоял он на траве вызывающе, расставив свои неуклюжие толстенькие ножки; носик его был задран, губки сложены бантиком и круглые оттопыренные ушки горели, как два пунцовых помидора. Пальто и шляпа при задержании были у него отобраны и отданы за ненадобностью мужикам, но куцый пиджачок, брюки — дудочкой, толстенные штиблеты, жилет и галстук в горошек, оставлены. Сидящие перед палаткой штабисты с удивлением созерцали эту редкостную птицу. «Откеля такой павлин на наши головы выискался?» высказал общее мнение, стоящий за его спиной, Егошкин. «Фамилия? Имя-отчество? Должность?» спросил арестованного Пресняков, хотя держал документы Шлихера в руке. Насупленно и исподлобья Шлихер подтвердил свое имя и звание. «Вы нарочно в Тамбовском райкоме решили свозить к нам в губернию голодранцев со всего света?» Берсенев поднялся с ковра и подошел ближе, чтобы рассмотреть бегающие глаза пленного. Тот отступил на шаг. Приступ страха опять обуял его. Пот заблестел на его лице, а черные зрачки раширились, превратившись в две бездонных воронки. «Не надо усложнять, ваше сиятельство,» дрожащим голосом ответил Шлихер, угадав в нем аристократа. «За пятьсот лет вашего правления на Руси вы столько голодранцев развели, что от них никому проходу нет, а сами вы во дворцах жили и в роскоши купались.» «Россия ничем не отличалась от других индустриальных государств своего времени. Вы жили, как жили рабочие в других странах.» «Вот потому-то и нужна мировая революция, чтобы сбросить гнет капиталистов и раздать их собственность трудящимся.» «Будет ли лучше? После передела опять появятся богатые и бедные и через одно — два поколения все опять вернется на круги своя. Стоит ли затевать?» Берсенев отрицательно покачал головой. «Стоит! Может не начнется. Самое главное — это мы вам головы поотшибаем, а потом смотреть будем, что дальше делать.» «В старой России у способных людей была возможность учиться и стать буржуазией. Вы же в Совдепии первым делом спрашиваете: а какое твое происхождение? Вы закрываете дорогу буржуазной молодежи к образованию и к должностям в управленческом аппарате.» «Нечего им к нам лезть. Без них oбойдемся. Сколько случилось восстаний против царского произвола, а вы, помещики и капиталисты, так ничего не поняли и держали народ в бедности.» «Тем кто внизу, всегда легче критиковать. Дальше своего захолустья они не видят. В правительство же стекается информация со всех концов страны. Оно делало все, что могло, но, как оказалось, недостаточно. Для реформ требовался эффективный парламент, но его не было.» «Вот потому народ не дождался царских милостей и восстал.» Шлихер принял величественную позу, задрав головку вверх и сложив ручки на груди; ноздри раздулись, а губки вытянулись в трубочку, на которых замерла сокровенная, еще не высказанная миру, марксисткая мудрость. «Ловко ты лясы точить на митингах насобачился,» Коноводов в нетерпении топнул ногой. «Еще вопросы к пленному у вас есть, Николай Иванович?» спросил озабоченный Пресняков. «Нам не нужна пропаганда. С него следует снять допрос и как можно быстрее.» «Верно. Сейчас же отправляйте его к Антонову. Совсем забыл. Шлихер верхом не ездит. Запакуйте его в брезент и подвесьте на жердях между двух коней. Снарядите конвойный взвод и вперед!» Исполняя приказ, Егошкин напару с повстанцем — крестьяниным в длинной холщовой рубахе, портках и в лаптях, но с новеньким карабином в руке, повели пленного к группе казаков на поляне, которые, узнав в чем дело, стали готовиться в путь. «Зря я тебя тогда не порешил, гад!» сморщив лицо от гнева, прошипел ему вслед Коноводов. Правая сторона его торса была туго забинтована и поверх была натянута отстиранная от крови гимнастерка. Сплюнув на землю, он пошел к фельдшеру на перевязку.
