Твёрдость по Бринеллю - [60]

Заказав Семе взять все необходимое для похода, вплоть до нескольких поленьев дров (а вдруг на месте не будет?), Наташа попросила его прихватить с собой и пару веников — чтоб уж париться в баньке, так от души, а сама побежала к тете, у которой зимовала в городе бабушка, чтобы взять у нее ключи от деревенского дома.

Когда все было учтено, собрано и уложено и наша троица была готова выступить от Натальи, было уже около десяти часов вечера, и на дворе стояла густая темень. Ехать им предстояло около часа на автобусе, а там — еще двенадцать километров по бездорожью, напрямик через протоки реки, до деревни, в которую сама Наталья ездила зимой только однажды, да и то засветло. Но о трудностях пути им, возбужденным походом, не думалось, да и не представляли они себе этих трудностей. Наталья все-таки с тревогой подумывала о том, что уже стемнело, почти ночь, а в деревне пусто, никого нет, но ключ от дома лежал у нее в кармане и, подбадривая, совершенно ее успокаивал. Нина — та вообще вздыхала и плевалась, что поддалась на уговоры взбалмошной подружки ехать неизвестно куда, как и зачем, но она ведь и сама была взбалмошной, а с матерью, поссорившись, она все-таки договорилась. Сема же без вопросов рвался туда, куда его мимоходом пригласила Наталья. Итак, общий энтузиазм — молодость, молодость! — все же захватил всех троих, и предстоящий путь в неизвестное, такое отличное от будней и, может, чем-то опасное, был то что надо.

***

На автобусной станции они, возбужденные предстоящими похождениями, с лыжами и рюкзаками, загрузились в автобус и плюхнулись все вместе на заднее сиденье. Автобус, тронувшись, уютно покатил по едва освещенной снежной дороге между двух черных стен зимнего мрака, и обитатели его, приготовившись к дальней дороге, начали устраиваться поудобнее и кое-где уже посапывать. Воспользовавшись моментом, зная, что это не нарушит существующих правил приличия, Сема примостил на плечо Наташи голову и, накрывшись шапкой, как будто задремал, а может, просто затих, осторожно, ненавязчиво прижимаясь к такому желанному, остренькому плечику Наташи. Наташа раскусила уловку Семы: вздохнув с сарказмом, она посмотрела на мохнатую шапку, но возражать не стала — пусть уж его. Переведя взгляд на Нину, которая сидела, отвернувшись к окну, Наташа заметила, что щеки подруги растянуты в странной улыбке, и последняя никак не желает сползать с ее лица. В Наташе вновь вспыхнула ревность к неведомым ей увлечениям подруги и, уже не сдерживаясь, она толкнула Нину в бок и немедленно приступила к допросу:

— А ну рассказывай, чему лыбишься!

Нина обернулась к подруге, но, сменив тихую улыбку на лукавую, как видно, не собиралась «раскалываться» просто так.

— Может, хахиля завела? — небрежно, стараясь скрыть обиду, задала наводящий вопрос Наташа — и поняла, что попала в точку: лицо Нины расплылось в счастливой улыбке, которую она и не силилась скрыть:

— Да-а, а что: нельзя?

— Можно, конечно, — Наташа оживилась, но любопытство и зависть к подружке — ведь у Наташи не было своего «хахиля», хвастаться было нечем — уже начинали неприятно грызть ее.

— А кто он, я его знаю? — продолжала она пытать подругу.

— Знаешь, — уклончиво и по-прежнему лукаво, не желая сразу расставаться со своей жизненно важной тайной, ответила Нина.

— Он что — у нас учится? — Наташа пыталась казаться равнодушной.

— Да, у нас.

Наташа досадовала, что приходится тянуть из подруги по слову, но любопытство брало верх.

— Ну чего уж, говори, кто такой, не съем ведь я его, — начиная обижаться всерьез, потребовала она.

— Да ладно, ладно, скажу, — пожалела ее Нина. — Он учится на пятом курсе… — она опять замешкалась, не решаясь назвать имя. — Ты его должна знать… Соболев… Роман, — смутившись, отвернулась к окну Нина. И хорошо сделала, иначе бы она увидела, как в автобусе блеснула молния и поразила, превратив в обгорелый столб, Наташу.

Раскаты грома, прозвучавшие в Наташиных ушах, оставили в них противный высокий звон. Наташа слушала звон, сидя с окаменелым лицом и глядя прямо перед собой. «Как же так, как же так… Роман?.. — лицо ее выражало крайнее удивление. — Нет, не может быть, она, наверно… просто он ей нравится, и все. У них ничего не было, ничего…»

Переведя дыхание, она спросила, не поворачиваясь к Нине:

— Вы встречаетесь?

— Да, а что? — так же лукаво ответила та.

«Все», — в груди Наташи что-то оборвалось, и страдание заполнило ее душу. Она сбросила с плеча ненавистную мерзкую голову Семы и провалилась в себя, уставившись стеклянными глазами в темноту. В душе у нее все кричало, слезоточило, гулкий звон гулял по пустым сейчас сердцу и голове. «Как же так, как же — он, он… и она, она… как же, как же?! Ой-е-ей, ой-е-ей», — рыдала в душе Наташа, но в глазах ее ничего не отражалось, да никто и не видел в этот момент ее глаз…

Она любила Романа — давно, второй год. Однажды увидела — и полюбила его, и все. Хотя не сразу это поняла — сначала было только непреодолимое желание постоянно видеть и слышать его, находиться рядом с ним, а потом вдруг в институте, посреди лекции, ее как озарило: «Люблю, люблю!» — и ей захотелось засмеяться и разреветься одновременно. Она удивленно оглядывалась — все вокруг нее стало солнечным, ярким-ярким; стало так светло, как будто накал и без того ярких ламп в аудитории утроился… Тогда она спрятала лицо в ладонях и улыбалась, улыбалась своему открытию, а потом, не сдержавшись, вместо лекции стала писать в тетради: «люблю, люБЛЮ, ЛЮБЛЮ»… Тогда она точно узнала, что пришло то самое, долгожданное, неизведанное, единственное, что и она теперь познала любовь… Но она носилась как кура с яйцом с этой любовью, таила ее — никому ни слова, только страдала втихомолку, когда оставалась одна — и ни готовиться к занятиям, ни читать, ничего не могла, только думала, думала, мечтала о нем, перебирая в памяти мимолетные встречи, мимоходом брошенные слова — тем и питалась, жила, существовала. А тут… Какими-то неведомыми тропами, какими-то незначительно приложенными усилиями встретились они: он — и с кем! — с Ниной, ее единственной подругой, и все, все теперь пропало… Как же у них-то так легко получилось? И нет уже надежды, что когда-то, когда-нибудь он разлюбит Нину и полюбит ее, именно ее… «Горе, горе, нет, это непереносимо!..»