Твёрдость по Бринеллю - [13]

Анна снова «разоболоклась» и споро зашагала по бетонным плитам. Но скоро с дороги пришлось свернуть — она огибала скотный двор и уходила за горизонт. Теперь предстояло идти прямо по пашне до двух домов — Ластокурья! — белевших на солнце крышами за три километра. Раньше по этому, неоглядному сейчас, полю бежали дороги, тропинки, был здесь и островок леса, были выгорожены поскотины, в которых росла уйма шампиньонов, по местным понятиям, «поганых» грибов (да и вообще поморы грибами брезгуют). В общем, ориентиров было много, а сейчас — ни одного, кроме трактора, который, за каким-то лядом вспарывая все эти дороги и поскотины, ходил от одной реки до другой. Вот по этой свежей пахоте, по крупным комьям дерна и предстояло теперь скакать и старому, и малому.

А куда идти, если глаз ни за что не цепляется? Анна взяла курс прямо на видневшиеся вдалеке дома и как заправская туристка, пошла преодолевать препятствие. Теперь ее ничто не могло остановить: цель была видна. Пригодились былые переходы с рюкзаком по пересеченной местности, даром что лет семь уже никуда не ходила. А вот матери, не знавшей, что такое туристская сноровка, приходилось туго на рыхлой, комковатой земле. Она и Юлька давно отстали от Анны, и мать то и дело останавливалась и кричала, что Анна не туда загребает, на что Анна только тихо ругалась и продолжала гнуть свою линию.

Анна начала приворачивать к береговым кустам — там должна быть тропинка, которая раньше вела по берегу прямо в деревню. Мать, завидев это, снова остановилась и закричала:

— Куда ты, к Задней ведь идешь, к Задней!

— Какая Задняя, — рассердилась Анна, — ты что, не видишь: Удов ручей прошли!

А мать действительно ничего не узнавала — не было ни одного заборчика, воротец вблизи или леска… До Анны только здесь стало доходить, что мать совсем постарела. Уже не та, что десять лет назад, не та. Дома-то все: «мама» и «мама», без возраста, а здесь — вот она уже какая: родных мест не узнает, сердится, отстает. В детстве всегда Анна отставала, просила, чтоб ее подождали, бегом догоняла мать, всегда ходившую бойко, а сейчас Анна, хоть и тихоход, без усилия ушла вперед, а мать — рядом с пятилетней Юлькой где-то позади тащится…

— Что, где Удов ручей? — смотрела, но не видела мать. — A-а, вот он, точно, — угнала она наконец по кусту шиповника. — Ну, я вернусь туда, мне надо вилку бросить.

— Иди, — поняла ее Анна, — а я с Юлькой вперед пойду, искупаться хочется, жарко!

***

Про эту вилку Анна знала. Мать уже не раз рассказывала ей свой вещий сон (у нее все сны были вещие, во всяком случае, она всегда точно знала, к плохому сон или к хорошему). Будто бы подошла к ней у Удова ручья старуха, вся в сером, и подает ей вилку о трех зубцах. «Брось, — говорит, — ее через левое плечо». А мать не успела бросить-то: проснулась. С тех пор все и мучилась, что не бросила (эта старушка к ней ведь не первый раз во сне являлась, и все в «нечистом» месте: перед тем, как дом сгорел, она ей узелок с пеплом и угольками — в бане! — подала и сказала: «Вот тут все»), но до Удова ручья, что по дороге к родной деревне, матери за эти годы ни разу не пришлось дойти. А сейчас вот улучила момент, и вилку с собой прихватила — значит, все-таки собиралась идти в деревню, была у нее цель! «Пусть бросит, раньше бы надо было, — рассуждала Анна, — да теперь уж что… Три в нашей семье удавленника, три и утопленника, да последние-то двое — в этом году… Может, как бросит вилку, так на них эти напасти и прекратятся. И так дом, да и пепелище его, в родне проклятыми считаются, теперь уж туда никого калачом не заманишь — все беды, тетки считают, оттуда».

Уходят мужики, безвозвратно уходят… «Это, наверно, тата-покойник, — мать каждый раз вспомнит свой сон, — в дом все возвращается, как обещал, да мужиков-то одного за другим за собой и уводит». Может быть…

А Удов ручей — место вполне подходящее, нечистое, зовется так за то, что здесь, сказывают, когда-то кошка мужика удавила да в ручье утопила. Выловили его потом со следами когтей на шее… Пусть мать вилку бросит, авось не будет больше в семье ни удавленников, ни утопленников.

***

Анна с Юлькой вышли на берег реки, но тропинки там не было — трактор распахал все, вплоть до кустов у воды: кому она нужна здесь, эта тропинка? Кто теперь в Ластокурью ходит?

Скоро они подошли к деревне, к оставшимся двум домам. В одном доме кто-то копошился — видимо, жили дачники; на реке на приколе стоял катер.

Анна чуть ли не бежала вдоль реки — искала место, где раньше была пристань и где они, детишками, всегда купались. Но дома, что стоял у самой пристани, амбаров, бань на берегу уже не было — как корова языком слизнула. Лишь ровный высокий сорняк кругом. Анна с досады проскочила всю деревню — не верила, что ни одной приметы не осталось. Но потом поняла, что надо уже возвращаться — дальше река была глубже и берег круче. Внизу она увидела троих мужиков, тянувших бредень по грудь в воде: чужих мужиков, не деревенских, с чужого катера. Разозлившись совсем, Анна повернула назад. Где же этот песчаный желтый бережок, где глинистый обрыв берега с норками летучих муравьев в нем? Где все это? Травой поросло… Густой травой, вплоть до самой воды.