Твердолобый - [2]

При каждом таком ударе кровь приливала к голове барана, и голова болела. Глаза его были красны, и весь мир теперь казался ему кроваво-красным.

Прежде баран никогда даже не видел веревки, а сегодня он впервые почувствовал ее на своей шее, почувствовал ее силу. Это ужасная сила — веревка, когда она на шее.

Несколько раз баран попробовал разбить стену сарая— и наверняка смог бы… но веревка, злая веревка не пускала к стене, сжимала шею, не давала дышать.

Так проходили дни, слагались в месяцы. И баран смирился. Стоял понурый, безразличный ко всему, ел неохотно, а к свежескошенной люцерне не притрагивался вовсе. Лишь иногда боль, застывшая в его глазах, прорывалась наружу — и люди в доме вздрагивали от душераздирающего блеянья. Но такое случалось все реже и реже.

Тахир, новый хозяин барана, приходил к нему в сарай несколько раз в день. Однако не приближался, стоял в сторонке и смотрел. Траву и воду давал барану сам — ни жена, ни дети не должны были показываться здесь. Иногда, набравшись смелости, Тахир подходил ближе, протягивал руку ко лбу барана — и всякий раз тот с силой норовил боднуть ее. Тахир едва успевал отдернуть руку, отступить — рога со свистом прорезали воздух. Баран рвался ударить, но проклятая веревка больно сжимала шею. Довольно улыбаясь, Тахир думал в такие минуты: «Силы — хоть отбавляй и злости достаточно… как бы соединить их?»

Постепенно день за днем Тахир терпеливо приучал к себе барана.

Наконец он добился — мог без опаски подойти поближе и даже приласкать пленника — погладить нежную шерсть у него под горлом — баран вытягивал шею и сладостно щурил глаза. Правда, однажды такая доверчивость чуть не стоила Тахиру жизни. Видно, пережитое удовольствие заставило барана забыть, что он пленник, напомнило волю… и он со всей силой боднул, Тахира в плечо. Как мяч отлетает, если ударить ногой, так отлетел Тахир к стене сарая, ударился головой. Баран изготовился — хотел боднуть еще раз, но Тахир успел на четвереньках выкарабкаться за дверь…

Три дня не показывался Тахир в сарае, и три дня никто не приносил барану ни пить, ни есть. К вечеру третьего дня Тахир пришел с ведром, где было немного воды, — стал подальше, смотрел, как его узник пьет. Баран с жадностью мигом опорожнил ведро, поднял голову — и дужка ведра оказалась накинутой ему на шею… испугался, резко тряхнул головой — ведро отлетело к стенке, ударилось, помялось.

— Да, силы ему не занимать! — Тахир снова улыбался.

Наутро он дал барану немного травы, через день воды и травы стало вдоволь. Теперь Тахир снова мог подходить к барану — видел, что прежней ярости нет в его глазах, пережитые голод и жажда залегли там испугом. Тахир садился на корточки, осторожно гладил барана под горлом — и тот больше не старался боднуть человека; он не вспоминал больше ни зеленый склон, ни волю, ни белую овцу, закрывал глаза, видел памятью только колышущуюся поверхность воды в ведре. Однако и прежнее наслаждение от ласки, чего хотел добиться Тахир, не испытывал — стоял притихший, покорно вытянув шею, а почувствовав руку хозяина, дрожал всем телом.

Как-то ночью Тахир вывел барана из сарая. Ветерок донес запах пастбища, баран почуял, дернул головой, стараясь освободиться от веревки, но тут же смирился — покорно двинулся следом за хозяином. После прогулки Тахир опять привязал его к столбу. Постоял рядом, подождал, потом поднял руку, поднес ладонь ко лбу барана — тот тихонько боднул ее.

— Вот так, молодец! — Тахир, довольный, снова поднес к голове барана и быстро отдернул руку; баран, казалось, не заметил движения хозяина, но вдруг глаза его загорелись, он резко что есть силы боднул — но не руку, а кусок доски, который Тахир успел подставить; доска затрещала от удара.

— Молодец! Ну и силища! — радовался Тахир. Баран от боли тряхнул головой и чихнул.

— Ты морду ниже держи! — шепотом вразумлял его человек. — Лоб выставляй, а морду прижми к груди — это в бараньих боях главное, слышишь, дуралей! Там против тебя таких крепких выставят, сильных, отборных, из самых лучших — если морду не опустишь, в два счета разобьют тебе башку…

Он снова коснулся лба животного — и быстро отдернул руку. Опять свирепый удар пришелся по доске. Баран помотал головой и еще раз чихнул.

— Я ж тебе объясняю — морду надо держать ниже! У тех баранов, с которыми ты будешь драться, головы не то что эта дощечка, а рога — только держись! Как саданут — не очухаешься!

Баран не понимал слов хозяина, но при следующем же ударе опустил морду, прижал к груди. Доска треснула и раскололась.

Вся жизнь Тахира теперь, все будущее, все мечты и надежды связаны были с бараном — об остальном и думать забыл. Ему виделись бараньи бои, слава и деньги, много денег — и все это должен был принести его Твердолобый, его белоснежный красавец с огромной, будто медный большой казан, с непобедимой крепкой головой. Каждую ночь ему снился все тот же сон: его баран побеждает, побеждает, побеждает… Наутро он ходил улыбаясь, затуманенный, размягченный, мурлыкал под нос что-то сладостное. Но однажды приснилось дурное: его барана разодрали волки — и он вскочил, задыхаясь от ужаса, и как слепой шарил по стене руками — не мог отыскать дверь, а потом бросился в сарай… Увидев своего Твердолобого — тот испуганно шарахнулся, когда ворвался хозяин, — и поняв, что баран цел и невредим, Тахир все же долго не мог успокоиться. Он тщательно осмотрел сарай, обшарил все углы: не кроется ли опасность, а потом еще вернулся со свечой.