Твердь небесная - [297]

До Москвы Лиза добралась без приключений и довольно быстро – менее чем за неделю, – что еще недавно, в военное время, по дороге, забитой воинскими и санитарными эшелонами, было немыслимо. Но Лиза уже в поезде от попутчиков узнала, что теперь добраться до Москвы стало даже сложнее, нежели в войну: по всей России вспыхивали, затухали, разгорались с новой силой забастовки, дороги работали с перебоями и больше стояли, чем действовали, и это счастливое чудо, что они проскочили в недолгий и редкий период, когда поезда шли более или менее сносно.

Лиза отсутствовала в Москве ровно год. Она не узнала родного города! – казалось, Москва принадлежит целиком революции: на улицах то и дело встречались какие-то группки, колонны, а то и целые шествия с красными флагами, то и дело слышалось «Смело, товарищи, в ногу!» или «Вихри враждебные веют над нами». Но по теснящимся в подворотнях тулупам с поднятыми воротниками, из-под которых злобно посверкивали на происходящее глазки-щелочки, по лихим маньчжурским шапкам, вызывающе хрустевшим по снегу и бросающим на забастовщиков не предвещающие ничего доброго взгляды, по казачьем разъездам, хотя и избегающим столкновений с красными флагами, но самоуверенным, в любой момент готовым засвистеть нагайками, по дощатым щитам на витринах, по всему этому было понятно, что главные события, неминуемые столкновения, развязка происходящего еще впереди.

Еще в дороге Лиза решила дать наконец знать о себе родителям. С тех пор как она их покинула, Лиза так не посылала домой никакой весточки о себе. Но продолжать таиться от своих домашних, по теперешнему ее разумению, было поведением несолидным, детским: будто она какая-то избалованная капризница-барышня, не умеющая прощать обиды и поэтому еще более обозленная на весь мир и всем мстящая! Тем более родители-то ее ровно ни в чем не виноваты, – им-то за что она доставила страдания? Впрочем, так вот запросто взять и как ни в чем не бывало заявиться домой, после полуторагодичного отсутствия, Лиза все-таки не осмелилась. Она придумала вначале как-нибудь известить папу с мамой о себе, о том, что с ней все в порядке и что она в Москве, а уж тогда можно будет и объявиться.

Но, как революционерка, приобретшая уже немалый опыт конспирации, Лиза понимала, что ей не следует объявляться даже родителям, не согласовав этого прежде с товарищами. Поэтому, едва приехав в Москву, Лиза отправилась искать своих кружковцев. Где именно жил их предводитель Саломеев, она никогда не знала. Вообще из всех кружковцев Лиза более всего хотела увидеть свою подругу Хаю Гиндину, с которой они в последнее время совместно квартировали. Лиза прекрасно помнила тот их двухэтажный дом за тесовым забором в Теплом переулке. Поэтому с вокзала она немедленно поехала в Хамовники. Но хозяйка, которую Лиза сразу узнала, а та ее ничуть, отвечала ей, что комнат теперь не сдает вовсе.

У Лизы оставалась последняя возможность как-то выйти на своих товарищей – это опять обратиться к тому купцу, с которого и началась вся ее революционная эпопея. Она пришла в магазин на Тверскую, – туда, где в прошлом году случайно встретила Саломеева. Магазин не работал. Но приказчик ей прокричал через стекло, что господина Дрягалова здесь нет, – он теперь проводит время по большей части в новом своем магазине на Мясницкой.

Лиза пришла на Мясницкую. Там тоже магазин не работал. К тому же витрины были старательно забиты. Но здесь Лизе повезло – сам хозяин оказался на месте.

Дрягалов также Лизу не узнал. Но когда та напомнила об их прежних встречах, он сообразил, что это, верно, та самая девушка – подруга его невестки, – которая потерялась позапрошлым еще летом: Лена и Таня до сих пор переживают об этом. Василий Никифорович пригласил Лизу войти. Он прямо при ней позвонил по телефону домой. Лиза, конечно, не могла ничего знать о семейных обстоятельствах Дрягалова. Но по его речи, обращенной даже не столько к собеседнику на проводе, сколько к ней самой, Лизе несложно было догадаться, что Дрягалов разговаривает с Леной Епанечниковой. Вначале она подумала: может быть, их связывает товарищество, зародившееся еще при той памятной первой встрече? Но по тому, как Дрягалов называл Лену и «родимою», и «любушкою», и «матушкою», Лиза поняла, что у них отношения отнюдь не товарищей по революционной борьбе. А какие-то совершенно иные.

Дав отбой, Дрягалов какое-то время, хитро щурясь, смотрел на Лизу. Ему подумалось: глупые девчонки! убеждены ведь, что они – взрослые, солидные дамы; окончили гимназию – и, значит, всеми премудростями жизни овладели! а за самими глаз да глаз еще нужен, – того гляди, нашалят чего, себе же на беду.

Он спросил у Лизы, готова ли она немедленно встретиться с Леной, которая приходится ему теперь родственницей – именно невесткой! И, получив утвердительный ответ, кликнул работника и велел отвезти ее в Малую Е[икитскую.

В дороге Лиза засомневалась, не унизительно ли ей теперь ехать на поклон к Лене, которая в свое время не поверила в ее невиновность и, по сути, предала. Но она тотчас отбросила эти мысли. После всего пережитого ею то, давнишнее уже, поведение подруг могло бы показаться почти невинною, вздорною девичьею размолвкой. Да и потом, даже если Лена с Таней в чем-то и виноваты, не век же ей дуться на них. К тому же она так обязана Таниному папе – Александру Иосифовичу: он спас ее в Иркутске, затем целый год опекал ее, как родную дочку, издержался на нее и не стал взыскивать. Он показал ей пример настоящего великодушия! Как же она может поступить по-другому!