Твари - [42]

— В природе — безусловно, — согласилась Наговицына. — Не может и не существует.

— А этот?

— Мутант. Единственное, что мы знаем практически наверняка.

— Так-так-так… И в каком же направлении мутировала эта особь — за вычетом, естественно, чудовищных ее размеров?

Алина, не сдержавшись, вздохнула.

— Было бы проще перечислить те функции и органы, которые мутации не подверглись.

Она встала рядом с профессором и, придерживая голову змеи у основания, растянула ее пасть специальной распоркой, похожей на огромный пинцет.

— Посмотрите, Феликс Казимирович. Пластинки на верхней и нижней челюстях.

Вержбицкий надел очки и наклонился еще ближе.

— Хм… Похоже на какие-то ложные зубы…

Ламанча, взяв с соседнего столика карандаш, провела им по зазубренному краю верхней пластинки и показала профессору. На карандаше появился пропил до самого грифеля.

— Зубы, да. Но не совсем, как видите, ложные. Вот, смотрите.

Она немного свела концы распорки, растягивавшей пасть гремучника. Огромные ядовитые клыки, выставленные вперед, как смертоносные стилеты, аккуратно сложились, убираясь внутрь. Сейчас челюсти змеи были растянуты под углом в сорок — сорок пять градусов, а зазубренные костяные пластинки словно выдвинулись на первый план.

— Мечта… — ошарашено протянул Вержбицкий. — Настоящая мечта любой ядовитой змеи на этой планете. Она ведь может пожирать все, что ее душе заблагорассудится!

— И убивать тоже. Именно с этой целью.

Профессор резко повернулся к ней.

— Вы уже предупредили? Я имею в виду тех, кто сейчас занимается этой проблемой?

— Да. Они знают. Кроме того, мы с ними вместе видели результат — грудная клетка и внутренности трупа были выедены и, судя по всему, вот этими новообретенными зубами.

Вержбицкий задумчиво покивал.

— А мог это сделать наш экземпляр на столе — сам, в одиночку?

Наговицына отрицательно покачала головой.

— Не думаю. Объем тканей, которых лишилась первая исследованная нами жертва, был явно великоват даже для нашего чудовища. Кроме того, свидетели — скажем так, средней надежности свидетели — говорили о нескольких змеях, которых они видели на трупе. — Она помолчала и добавила: — Теперь я уверена, что они говорили правду.

— Так. Стало быть, это еще не весь репертуар. Чем еще будете удивлять?

Ламанча прошла к застекленным шкафам, стоявшим вдоль стены, открыла один из них и достала высокую банку, доверху наполненную формалином. Она поставила банку на соседний столик.

— Вот и еще, Феликс Казимирович. Второй — но не последний — номер нашей программы.

Профессор, не снимая очки, подошел поближе, взял в руки банку и стал медленно ее поворачивать.

— Стоп, стоп, — задумчиво проговорил он. — И телевидение, и вы, кстати, тоже, уважаемая Алина Витальевна, уверяли, что убита была одна змея.

Наговицына кивнула.

— Так оно и есть.

Вержбицкий поставил банку на стол и повел рукой в ее сторону.

— В банке, насколько я могу судить, у вас находится представитель того же вида. Даймондбэк, он же ромбический гремучник. Размеры, конечно, куда как более скромные, но достаточные для того, чтобы считать его вполне развившимся и функциональным экземпляром. Подросток, скажем так. И откуда же этот взялся, позвольте полюбопытствовать?

— Увы, профессор. Это еще далеко не подросток. Собственно, его и новорожденным не назвать, хотя до родов, я думаю, оставались считанные дни, если не часы.

— Вы шутите!

— Какие уж тут шутки. Он вместе с еще шестнадцатью братьями и сестрами был извлечен мною из чрева матери.

Алина сделала жест в сторону оцинкованного стола.

— Но размеры!

— Да, размеры внушительные. Вся бригада была от семидесяти с небольшим до восьмидесяти одного сантиметра. Этот, кстати, самый большой.

Вержбицкий, улыбаясь одними губами, посмотрел на нее поверх очков.

— И именно рекордсмена вы мне презентовали. Для вящего эффекта, я полагаю?

Наговицына рассмеялась.

— Отчасти. Ну и для большей отчетливости общей картины.

Профессор снял очки, аккуратно уложил их в футляр и сунул его в нагрудный карман пиджака.

— Номер второй и, как вы обещали, не последний. Знаете, я бы присел. Подобного шоу не припомню за всю мою немаленькую жизнь.

Они направились в сторону кресел. Вержбицкий сел, а Ламанча, включив чайник, полезла в шкафчик за чашками, кофе и сахаром.

— Не возражаете против чашечки кофе? Вам, кстати, можно?

Вержбицкий надулся.

— Можно, не можно… Что вы, в самом деле? Неужели я в какую-то инвалидную развалину превратился, сам того не заметив? Можно! Если, конечно, Елене Станиславовне не проболтаетесь…

Алина снова рассмеялась, насыпая в чашки кофе и сахар.

— Не проболтаюсь, честное скаутское.

— Вот и прекрасно. А то ведь посадила меня дражайшая супруга черт знает на что: декафеинированный — вы вслушайтесь в само сочетание! — де-ка-фе-и-ни-ро-ван-ный кофе! Как отбивная, только без мяса. — Старик фыркнул. — А ведь сама тайком попивает! И не что-нибудь, а настоящий эспрессо. За каковым занятием я свою дражайшую супругу однажды и застукал. О женщины, коварство имя вам…

— Да уж, — заметила Ламанча, наливая в чашки кипяток. — Впору на развод подавать.

— Поздно, Алиночка, поздно, — вздохнул Вержбицкий, помешивая ложечкой напиток. — Да и суд таковскую историю вряд ли изменой сочтет…