Твари Господни - [127]
И ей вдруг захотелось проверить, так ли верно передал ее вещий сон вкус того несостоявшегося поцелуя, но объяснение еще не закончилось, и вешатся ему на шею только потому, что он соизволил наконец ей улыбнуться, она не желала. Впрочем, в физическом смысле это было и невозможно. Виктор все еще находился на улице, сделав один только шаг с тротуара на проезжую часть – прямо под колеса замершего в порыве движения серебристого Порше, а Лиса оставалась в ресторанном зале, успев "за это время" лишь обернутся лицом в его сторону. А вокруг них застыли в незавершенных движениях люди и машины. И голубь, вспорхнувший с карниза гостиницы и так и не долетевший даже до середины улицы, завис в окаменевшем воздухе в полуразмахе крыльев. И вино, которое официант начал было наливать в бокал тощей старухи с нерядовыми бриллиантами на иссохшей груди, никуда не пролилось, образовав искрящийся на свету, витой темно-рубиновый – "богемского стекла" – столбик. И даже электронные импульсы – "Внимание! Тревога!" – никуда не улетели, потому что и субатомные частицы тоже подвластны законам времени. Возможно, это происходило сейчас только здесь, в гостинице и на прилегающих к ней улицах, но, Лиса ничуть не удивилась бы, узнай, что вырвала из потока времени весь большой Берлин или погрузила в безвременье своего "личного мгновения" всю Германию, или даже весь мир. Но, так, или иначе, здесь и сейчас, свободой движения обладали только она и он. Одни они, да, еще, быть может, нейтрино – если Лиса правильно поняла ту давнюю статью в журнале "Знание-Сила" – вообще, кажется, избавленные от каких-либо физических обязательств. Впрочем, нет. Не успев насладиться возникшим у нее неожиданным и вполне сказочным образом, Лиса обнаружила, что они с Виктором не одиноки. Оказывается, и кроме них существовали люди, способные оспорить непреложные законы природы. Кайданов, остановленный ее безумной волшбой на полушаге, невероятным усилием воли, от которого, казалось, зазвенел даже остекленевший недвижный воздух, взломал сковавшую его глыбу времени и, резко развернувшись, с совершенно уже звериным рычанием, обнял свою обратившуюся в "соляной столб" женщину.
"Вот это… любовь", – почти с завистью подумала Лиса и тут же, практически одновременно, ощутила отзвуки другой ожесточенной схватки. Это отчаянно боролась с внезапно упавшим на нее оцепенением рыжеволосая женщина в кафе за спиной Виктора.
"Вот это ненависть!"
Впрочем, и Кайданова, и эту женщину – "Вот и второй нюхач обнаружился!" – и, разумеется, нейтрино, "до времени" можно было предоставить самим себе. Во всяком случае, Лисе они были пока неинтересны. Сейчас ее занимали только собственные жизненные обстоятельства, судьба, и, ох, какие не простые отношения с так неожиданно вернувшимся из небытия Некто Никто. Только это, и ничего другого, потому что Лиса окончательно поняла, что не хочет больше оставаться измордованной жизнью ломовой клячей подполья. Быть Женщиной ей понравилось куда больше, чем "батяней комбатом", а коли так, то…
Зачем ты ушел? – спросила она.
Ну, действительно, зачем? Почему? Как мог он оставить ее одну и никогда – никогда! – не позволить приблизиться настолько, чтобы объяснить ему, как он не прав?
"Боже мой!" – все, что копилось, тлело или горело в ней четверть века подряд, обрушилось сразу, вдруг, едва не заставив разрыдаться у всех на глазах.
В нормально жизни, для обычных людей, да даже и для той дивы, какой Лиса стала совсем недавно, это была подлинная трагедия. Двадцать пять лет любви сжигающей сердце и опаляющей душу, но не имеющей никакой реальной возможности вырваться наружу, воплотившись наконец в то, во что только и должна воплощаться такая любовь. В близость, нежность, страсть.
"Будь ты проклят, сукин сын!" – но это, как ни странно, относилось уже не к Виктору Корфу, которого, как выяснялось, Лиса не могла ненавидеть, а могла только любить, а к древнему философу Платону, чьим именем идиоты, вроде Абеляра окрестили "чистое, незамутненное зовом плоти чувство".
"Сука!"
Эту цитату из лекции Нины Васильевны Лукиной, читавшей им в университете курс "этики", Лиса запомнила случайно, но вот к месту вспомнилось. И цитата, и сама Лукина.
Между прочим, все это сказки. Абеляр был совсем не чужд… – Но Лиса на его слова никак не отреагировала.
Зачем ты ушел? – спросила она и сразу же поняла, что зря спросила, потому что ответ, каким бы он ни был, ничего уже изменить не мог.
Это трудно объяснить, – кажется, Виктор тоже понимал тщетность объяснений. – Одним словом не ответишь, а на многие у нас сейчас нет времени.
Он снова улыбнулся, и, странное дело, улыбка эта, возникшая на строгом и совсем, казалось бы, не приспособленном для выражения чувств лице, сказала Лисе больше, чем множество слов, объединенных синтаксисом и интонацией в длинные фразы. Она ведь и так была согласна, что, если и объясняться, то не здесь и не сейчас. Но у психики, тем более у женской психики, свои законы, зачастую имеющие мало общего с правилами формальной логики. К тому же, не успев еще снова стать женщиной, она, как ни пыталась от этого уйти, не прекратила ощущать себя руководителем подполья, у которого свои резоны и свои "темы дня". А потому, не получив ответ на свой первый вопрос, задала второй, очень похожий по форме, но уже совершенно иной по содержанию.
