Твардовский - [2]
Странная дрожь проняла Твардовского; капли холодного пота выступили на лбу. Напрасно хотел он поднять руку, чтобы перекреститься, напрасно хотел повернуть язык, чтобы произнести молитву, — и руки его как будто приросли к телу, и язык словно прирос во рту, как будто на них налегли пудовые гири.
— Ну, что ж молчишь? Или ты мне не рад? Ведь если б не я, пропасть бы и тебе, и твоим деньгам; а что бы тогда сталось с женою? Ну, да мне немного надобно, очень немного! Денег мне не надобно, а душу твою стерегут молитвы жены и твои милостыни.
— Так чего ты хочешь, чего?.. Говори скорее! — продолжал ободренный немного Твардовский.
— Не торопись. Ведь ночь еще длинна, а у меня нет никакой работы.
Тяжко вздохнул шляхтич, да что ж было делать с дьяволом, надо было слушаться. Они ехали шагом. Сивая кляча то и дело вздрагивала под бедным шляхтичем.
— Бери, дьявол, что хочешь, только отпусти меня поскорее! — сказал наконец Твардовский.
— Не спеши! К чему спешить… Корчма далеко — успеем еще; достанет времени.
— Да чего ж ты хочешь от меня?
— Об этом-то я и думаю теперь, — отвечал черный.
Час от часу не легче Твардовскому… На сердце его налегла какая-то тяжесть, страх так оковал его, что он не чуял ничего: ни грома, который страшно грохотал над его головою, ни молнии, ни проливного дождя.
— Не бойся, я не разорю тебя своей просьбой, — сказал, наконец, сатана со смехом, — вот, изволишь видеть, отдай мне то, что застанешь у себя дома, о чем не гадал, не думал, на что не рассчитывал. Отдай мне это, так и сам не разоришься, да и меня не введешь в убыток.
— Что ж это такое?
— А я почем знаю? — отвечал дьявол. — Это откроется после; мне ведь не надо многого…
— Ну, согласен! — сказал Твардовский после минутного размышления. — Восемь месяцев, как я выехал из дома; что бы там могло быть нового?..
— Согласен? — повторил с радостью сатана. — В самом деле, согласен?.. Ну, слово?..
— Verbum.
— Verbum nobile debet esse stabile, — досказал дьявол и с этими словами сдержал клячу Твардовского, велел ему остановиться и указал место под развесистым дубом, который стоял при дороге.
Между тем буря все усиливалась; дождь лил сильнее.
Когда они стали под дубом, черный конь дьявола исчез под ним, и он очутился на земле, принялся вынимать из кармана разные вещи, в числе которых Твардовский с ужасом увидел огарок свечки, сделанный из человечьего жира, длинный лист пергамента и перо. Все это было делом одной минуты. Бедный шляхтич сидел на лошади и с трепетом смотрел на эти приготовления. Дьявол потер свечу об ногу и зажег ее, потом сел под деревом и, положив пергамент на колено, принялся писать на нем договор. Через минуту он подал его шляхтичу. При бледном свете огарка Твардовский пробежал акт, написанный по всем правилам, и взялся было за перо для того, чтоб подписать его, как вдруг почувствовал, что кто-то уколол его в левую руку… Это был сатана. Искуситель обмакнул перо в свежей крови и подал его Твардовскому. Бедный Твардовский беспрекословно исполнил его желание и подписал акт.
Какая-то тоска овладела им; он даже ни разу не взглянул на дьявола, повернул лошадь и погнал ее во всю прыть. Среди бури и ударов грома ему слышались чьи-то слова, чей-то пронзительный хохот раздавался за ним… Он не мог себе объяснить этого страшного смеха, этих ужасных слов. То не был крик ночной птицы, ни свист ветра; что-то говорило Твардовскому, что не так кричит сова, не так свистит ветер. С такими грустными мыслями подъезжал он к дому.
II. О том, что Твардовский нашел у себя дома
Еще издали показался домик шляхтича, забелелась труба, зачернелось свитое на ней гнездо аиста. Скоро заблестел и домашний пруд, по которому безмятежно плавали гуси и утки. Сердце Твардовского билось сильно; чем ближе подъезжал он к дому, тем более становился грустным и скучным. О, как хотелось ему поспеть туда поскорее! Если б было можно, он готов был бы перескочить туда… Что-то жена его? Здорова ли она? Как-то у него в доме?.. Тысячи подобных мыслей теснились в голове его; он задавал себе тысячу подобных вопросов и между тем понукал измученную лошаденку, и молился, и плакал вместе… Восемь месяцев минуло с того времени, как он оставил дом.
Он всматривался, приглядывался вдаль, не увидит ли чего-нибудь, не встретит ли кого-нибудь, кто бы мог сказать ему что-нибудь о его жене, о домашних… Напрасно! На опустелой дороге все было так тихо, так спокойно; не видать на ней ни одной живой души. Нечего делать, надобно дожидаться приезда, а ему кажется, что он ввек не доедет, что кляча его хромает и едва передвигает ноги. Невыразимое беспокойство овладевало им все более и более; ему стало жарко и душно; пот лил с него градом, несмотря на то, что дневной жар ослаб и солнце клонилось к закату.
Вот наконец подъехал шляхтич к воротам; видит — они отворены настежь, а на дворе никого; на крыльце — никого. Лавочка, под липою, на которой, бывало, любила сиживать по вечерам его Ганна, пуста. Брови его морщатся, сжимается сердце; на глазах навертываются слезы… Торопится бедный шляхтич еще пуще; торопится и лошадка, почуяв домашнее стойло.
Захватывающий роман И. Крашевского «Фаворитки короля Августа II» переносит читателя в годы Северной войны, когда польской короной владел блистательный курфюрст Саксонский Август II, прозванный современниками «Сильным». В сборник также вошло произведение «Дон Жуан на троне» — наиболее полная биография Августа Сильного, созданная графом Сан Сальватором.
«Буря шумела, и ливень всё лил,Шумно сбегая с горы исполинской.Он был недвижим, лишь смех сатанинскойСиние губы его шевелил…».
Юзеф Игнацы Крашевский родился 28 июля 1812 года в Варшаве, в шляхетской семье. В 1829-30 годах он учился в Вильнюсском университете. За участие в тайном патриотическом кружке Крашевский был заключен царским правительством в тюрьму, где провел почти два …В четвертый том Собрания сочинений вошли историческая повесть из польских народных сказаний `Твардовский`, роман из литовской старины `Кунигас`, и исторический роман `Комедианты`.
В творчестве Крашевского особое место занимают романы о восстании 1863 года, о предшествующих ему событиях, а также об эмиграции после его провала: «Дитя Старого Города», «Шпион», «Красная пара», «Русский», «Гибриды», «Еврей», «Майская ночь», «На востоке», «Странники», «В изгнании», «Дедушка», «Мы и они». Крашевский был свидетелем назревающего взрыва и критично отзывался о политике маркграфа Велопольского. Он придерживался умеренных позиций (был «белым»), и после восстания ему приказали покинуть Польшу.
Польский писатель Юзеф Игнацы Крашевский (1812–1887) известен как крупный, талантливый исторический романист, предтеча и наставник польского реализма. В шестой том Собрания сочинений вошли повести `Последний из Секиринских`, `Уляна`, `Осторожнеес огнем` и романы `Болеславцы` и `Чудаки`.
Капитан Уильям Кидд (1645–1701) – величайший пират Индийского океана – когда-то мечтал о тихой, спокойной жизни. Однако судьба оказалась жестокой к нему. Он потопил чужих кораблей больше, чем было у него зубов, едва не оказался съеденным на Мадагаскаре и, будучи равнодушен к деньгам, носил в кармане камзола алмаз из сокровищницы Великих Моголов.
Герой этой книги – не кровожадный вампир, созданный пером бульварного писаки Брема Стокера, а реальная историческая личность. Румынский, а точнее – валашский, господарь Влад III Басараб, известный также как Влад Дракула, талантливый военачальник, с небольшой армией вынужденный противостоять огромной Османской империи. Если бы венгерский союзник Влада всё же сдержал обещание и выступил в поход, то кто знает, как повернулось бы дело. Однако помощь из Венгрии не пришла, а Влад оказался в венгерской тюрьме, оклеветанный и осуждённый теми, кто так и не решился поддержать его в священной борьбе за свободу от турецкого владычества.
Юный ярл Орм по-прежнему возглавляет Обетное Братство — отряд викингов, спаянный узами общей клятвы, принесенной Всеотцу Одину: быть вместе и в мире, и в войне. Его побратимы, казалось бы, остепенились и прочно осели на берегу, но огонь приключений и опасности в их сердцах не угас. И снова они отправляются в поход за проклятым серебром Аттилы, к необъятным просторам Травяного моря. Спокойная жизнь на суше не для побратимов — такая уж у них судьба. Но теперь викинги не одни — вместе с ними из Новгорода идет дружина юного князя Владимира, которому также не терпится добраться до сокровищ великого завоевателя.
Он начал Куликовскую битву, сразив в единоборстве монгольского богатыря Челубея и заплатив за свой подвиг жизнью. Он вышел на поединок против закованного в доспехи степняка, не надев даже кольчуги, в монашеской рясе, с крестом на груди — и пал бездыханным на труп поверженного врага, «смертью смерть поправ», вдохновив русское войско на победу над Мамаевыми полчищами.Что еще мы знаем о легендарном Пересвете? Да почти ничего. Историки спорят даже о том, откуда он был родом — из Брянска или Любеча… Новый роман от автора бестселлеров «Побоище князя Игоря», «Злой город» против Батыя» и «Куликовская битва» восполняет этот пробел, по крупицам восстанавливая историю жизни Александра Пересвета, в которой были и война с Тевтонским орденом, и немецкий плен, и побег, и отцовское проклятие, и монашеский постриг, и благословение Сергия Радонежского, открывшего иноку Александру его великое предназначение — пожертвовать жизнью «за други своя», укрепив дух войска перед кровавой сечей, в которой решалась судьба Русской Земли и Русского народа.
Местом действия романтических событий и дерзких, захватывающих дух приключений автор выбирает Италию и Сицилию. Устав от грабежа и разбоя, великий атаман разбойников Ринальдо Ринальдини ищет забвения на отдаленных островах Средиземного моря, мечтая там начать праведную жизнь и обрести душевный покой. Однако злосчастный рок преследует его, ввергая во все новые приключения и заставляет творить еще большее зло.
III в. до н. э. Два могучих государства — республиканский Рим и Карфаген — вступили в смертельную схватку. Но победы на суше не являются решающими. Лишь тот, кто властвует на Средиземном море, победит в этой войне.Флот карфагенян силен, их флотоводцы опытны. Рим же обладает лишь небольшими кораблями, способными плавать в прибрежных водах. Республике нужно срочно построить военные суда и обучить моряков.За плечами римлянина центуриона Септимия двенадцать лет воинской службы, он закален дисциплиной и битвами. Капитан Аттик — грек, для римлян человек второго сорта, опыт морехода получил в сражениях с пиратами, наводившими ужас на прибрежные города Республики.
«Дочь фараона» (1864) Георга-Морица Эберса – это самый первый художественный роман автора. Действие в нем протекает в Древнем Египте и Персии времен фараона Амазиса II (570—526 до н. э.). Это роман о любви и предательстве, о гордости и ревности, о молодости и безумии. Этот роман – о власти над людьми и над собой, о доверии, о чести, о страданиях. При несомненно интересных сюжетных линиях, роман привлекает еще и точностью и правдивостью описания быта древних египтян и персов, их обычаев, одежды, привычек.
Георг Борн – величайший мастер повествования, в совершенстве постигший тот набор приемов и авторских трюков, что позволяют постоянно держать читателя в напряжении. В его романах всегда есть сложнейшая интрига, а точнее, такое хитросплетение интриг политических и любовных, что внимание читателя всегда напряжено до предела в ожидании новых неожиданных поворотов сюжета. Затаив дыхание, следит читатель Борна за борьбой человеческих самолюбий, несколько раз на протяжении каждого романа достигающей особого накала.
Георг Борн — величайший мастер повествования, в совершенстве постигший тот набор приемов и авторских трюков, что позволяют постоянно держать читателя в напряжении. В его романах всегда есть сложнейшая интрига, а точнее, такое хитросплетение интриг политических и любовных, что внимание читателя всегда напряжено до предела в ожидании новых неожиданных поворотов сюжета. Затаив дыхание, следит читатель Борна за борьбой самолюбий и воль, несколько раз достигающей особого накала в романе.
Георг Борн — величайший мастер повествования, в совершенстве постигший тот набор приемов и авторских трюков, что позволяют постоянно держать читателя в напряжении. В его романах всегда есть сложнейшая интрига, а точнее, такое хитросплетение интриг политических и любовных, что внимание читателя всегда напряжено до предела в ожидании новых неожиданных поворотов сюжета. Затаив дыхание, следит читатель Борна за борьбой самолюбий и воль, несколько раз достигающей особого накала в романе.