Тварь - [3]

А он вернется в квартиру, почитает газеты и давай рассказывать, что в городе не так. Уже как единомышленнику. А что-то, бывало, и похвалит, все ж хозяйское понятие при нем. Супруга никогда не спорит, а соглашается не демонстративно. Потому что знает, что муж не любит ни амбициозных спорщиков, ни бесхребет­ных кивателей.

Так и жили, пока не приспела торжественная дата - серебряная свадьба. Ге­оргий Константинович к тому времени разменял восьмой десяток, и Екатерина Павловна стала пенсионеркой по возрасту. Гостей собирать ни к чему, да и не­кого давно: друзья и родственники (и его, и супруги) отдалились, когда он еще управлял городом. Георгий Константинович был в хорошем расположении духа и спросил, какой нужно сделать подарок, чтобы событие запомнилось.

Тут-то Екатерина Павловна рожки и показала: хочу, говорит, чтоб у нас дома котёнок жил. По-житейски говоря, вопрос плёвый, если бы не принципы Георгия Константиновича: недолюбливал он животных, тем более таких бесполезных, как коты. Однако с возрастом самые суровые люди становятся компромиссней. По­думал он, что и с детьми у них не сложилось из-за его службы, и что ласки особой от него Екатерина Павловна не видела, и что не все ж самой подчиняться - дол­жен и у нее кто-то в штате быть. Да и словам своим отката давать не привык. В общем, дал слабинку.

Появился в квартире котенок, точнее, сиамская кошечка, которую Екатерина Павловна назвала Мурочкой.

Ничего особенно в жизни не поменялось, только к претензиям Георгия Кон­стантиновича прибавилась еще одна тема. И Мурочку иначе как Тварью он не называл. Хоть интонации были различны в зависимости от настроения. И эпитеты иногда добавлял: могла быть Тварь и ничтожной, и Божьей.

Когда Екатерина Павловна попала в больницу, пришлось кормить кошку и убирать за ней. При этом Георгий Константинович все время ворчал, а то и по­крикивал на Мурочку, а затем долго и тщательно мыл руки с мылом.

Навестил он жену в больнице. Себе за жизнь ржавого гвоздя не взял, а тут воспользовался правами: положили ее в отдельную палату и лечащего врача на­значили, которого она захотела.

Прошло еще лет десять, и отошла Екатерина Павловна в мир иной. Но и это сумела сделать так, чтоб муж успел привыкнуть и приспособиться. Пока в боль­ницах лежала, он себе что-то и покупал, и готовил. Даже стирать - замачивать, а затем полоскать - научился. И убирал квартиру сам, потому что считал всех при­ходящих домработниц потенциальными воровками и реальными осведомителями. Хоть и красть особо нечего было, а осведомлять - тем более - не о чем и некому.

А еще Екатерина Павловна один раз в санаторий съездила. Не понравилось ей там, нет. Во-первых, ты там никто - бабуля, и говорят с тобой простыми предло­жениями и почему-то громким голосом. Во-вторых, отвыкла она за жизнь с обыч­ными людьми общаться, хотя их дом перестал быть элитным и в него активно заселялись нувориши. Однако что с теми, что с этими: разговоры примитивные, идеи высокой нет, мировоззрение приспособленческое. .А те санаторские, ко­торые близки к ее кругу были, слишком много гонору имели. Не собиралась она терпеть всяких!

Когда уже было ясно, что отсчет пошел на дни и жена находилась дома под присмотром сиделки, бывшей актрисы, Георгий Константинович примостился на краешек кровати, взял Екатерину Павловну за руку и сказал:

- А ведь я тебя за одну-единственную улыбку полюбил, Катенька. Помнишь, когда с комиссией автоматическую линию на заводе пневмоприводов принимали? А ты потом больше ни разу так не улыбалась.

- За эту? - она усмехнулась сухими губами, глаза ее озорно сверкнули и тут же стыдливо опустились вправо и вниз. - Я перед зеркалом репетировала - очень замуж за тебя хотела, Жора.

Георгий Константинович тоже улыбнулся и закивал.

- И по имени ты меня почти никогда не называла.

- Ты был мой самый главный человек. А добрым ты становился только пья­ненький.

Георгий Константинович хотел попросить за всё прощения, но горло что-то за­било, а откашливание представилось нелепее хулиганского свиста. Он торопливо потискал худеющую холодненькую ладошку жены и вышел.

На похоронах Екатерины Павловны он стоял с каменным лицом. Не сказал ни слова, не проронил ни слезинки.

Остался Георгий Константинович с кошкой, у которой имя Мурочка с уходом Екатерины Павловны окончательно исчезло. Его безраздельно заменила кличка- определение - Тварь. Конечно, усыпить кошку - не проблема. А память о жене, которая работу ради тебя бросила и детей из-за тебя (да хоть бы и по иным причи­нам!) не рожала? Которая в лучшие годы и до последних своих дней? Да и свыкся с кошкой уже. А каково одному в пустой трехкомнатке, где только телевизор ерунду суетную несет, на кухне кастрюлька лязгнет-уляжется да настенные часы минуты, как утекающие капли жизни, отсчитывают?

Георгий Константинович по-прежнему прогуливался с тростью, которая не ломалась и не изнашивалась, - теперь уже для опоры. И видел, что на него не только никто не намеревается покушаться - его как бы не замечают. Не так часто, как раньше, но все же регулярно приходили поздравления и приглашения. Однако если раньше он считал выход на люди в статусе экс-руководителя унижением, то теперь элементарно не знал, как соответствующе одеться - гардероб давно устарел, да и размер поменялся: вся одежда большой стала. А главное - не было Екатерины Павловны, которая за него эту мелочевку решала. И которой можно любое свое действие, наблюдение или мысль изложить солидно и непререкаемо. Без нее почти всё потеряло смысл.