Тварь - [7]

– Па! Ты че, па?! – По желудку прокатился морозец, схватил внутренности.

– Баловаться закончишь, тогда и поговорим.

Ноги сами куда-то мчат, загребают прибитый тополиный пух. Журнал потерял по дороге, ну и черт с ним. Главное – бутылка на месте, она сейчас нужнее. С неба поливает, вторит Глебовым слезам, которые тот изо всех сил сдерживает. Патриархальное воспитание научило мальчиков не плакать. Хочется скорее домой, дверь на замок и пить из горла, как настоящий алкаш, с непередаваемым колоритом безысходности и трагизма. Зализывать и закуривать раны, которые бесполезно зализывать и закуривать. Все равно разойдутся, как ни старайся. Жизнь сама по себе слишком уж угловатая, чтобы нечаянно в ней на что-нибудь не напороться. Это хорошо, что Ирма вчера дала ему кислоты, а он до сегодня приберег. Теперь только бы продержаться до квартиры, а там и с катушек можно слететь с чистой совестью.

Подошел к парадной: Варя стоит, дрогнет под дождем, но не уходит, как будто ждет звонка на перемену, а без звонка – и пошевелиться нельзя. Как он про нее забыл-то? Совсем из головы вылетело. По-хорошему перенести бы съемку, но уже пообещал Ирме, да и эта – Варя из Норильска – вымокла под косым дождем. Куда ее такую отсылать? Проклятый день! Теперь придется отложить и вино, и стафф до вечера.

Ирма

Осень, 2002 год

В сентябре 2002-го Варя перебралась в Питер: подальше от домашних, поближе к неизвестности. Комнаты в общаге раздавали жеребьевкой: какой номерок вытянешь из бочонка, туда и селись. По четыре человека в комнате. Бумажные обои в засечках чужой довариной жизни, тумбочка со скрипучей дверцей, матрац с потускневшим пятном менструальной крови от прошлой хозяйки, выцарапанное на подоконнике под коллективным пыльным кактусом: «люболь». Запах подгоревшей овсянки и ядерная смесь из дезодорантов, духов и ацетона как стержень студенческого быта. А еще мелкокалиберные ссоры, задушевные кухонные разговоры ближе к полуночи, писклявое треньканье телефонов под подушками, непрекращающаяся зубрежка. Все это Варя наблюдала урывками, не успевая как следует примерить на себя роль первокурсника. Ирма с первых дней перетянула на свою сторону. Невозможно было сопротивляться ее красивой жизни, да и незачем.

Ирма опрокидывала в себя, как в красочную галлюцинацию. У нее на Рубинштейна стояла какая-то хитрая ловушка времени: то замедляла, то ускоряла, то пускала минуты по второму кругу. Варя с первых пар начинала скучать по Ирминому дому, по его волшебному разряженному воздуху. Там все как будто было немного не взаправду. С потолка шатром накрывала сонливая нерасторопность. И Ирма была ей под стать. Ходила всегда в шелковых платьях на бретельках: не то ночная сорочка, не то вечерний наряд. Ноги босые, плечи голые, остриженные перед клиникой волосы торчат в разные стороны, в руке какой-нибудь фреш. Неважно, который час, Ирма всегда «встала пять минут назад». Варя переступала порог и бесследно пропадала в безлимитных рассказах сестры о других странах, других людях, другой пище, и ничего – о себе. Ничего о том, как она связалась с наркотиками, ничего о передозе, ничего о клинике, ломках и группах поддержки. Голодно-сливовые синяки под глазами и сорок килограмм веса. Вот и все улики недавнего преступления.

– Мне так не по себе в этой хоромине. Яша, оставайся, поспим вместе. Что тебе делать в общаге? Ты сама говорила, там душевые забиты рыжими лобковыми волосами соседки! Если там что-то и процветает, то только хламидии.

Варя покорялась. Становилась гнездом, в которое легко помещалась Ирма в комбинезоне своей прозрачной кожи. Ребра выплескивались из сестры штормовыми волнами. Ключицы походили на выпуклые поручни в автобусе, за которые можно запросто ухватиться. Тазобедренные косточки торчали напоказ. Но все это не пугало. Ирма могла сколько угодно и как угодно умирать, только было внутри нее что-то такое, какой-то гарантийный талон с неисчерпаемым сроком годности.

– У меня столько жизней, сколько захочу, – хвастала она Варе не то с гордостью, не то с раздражением. – Вот тебе, слушай. Отец заблочил мне тут недавно карты. Мол, это меня воспитает. Устроил несанкционированный детокс головного мозга. Хотел, чтобы я под него прогнулась. Извините, хуй сосите. У него кроме бабок на меня ничего и нет так-то. А я когда еще в Швейцарии была, на меня одна врачиха запала, почти главная там у них. Алисия. Имя красивое, сама тоже ничего, хотя ей за сорок уже. Но в Европе женщины умеют за собой ухаживать, особенно богатые. Я уж не знаю, что она во мне такого открыла. Может, дочь у нее была на меня похожа? Понимаешь, Яша, женщины без какой-нибудь ебучей драмы не влюбляются. Всегда нужна предыстория, внутренний конфликт. Но не суть. Пока я ее пациенткой была, она только глазами штырила. А спустя месяц такими электронками завалила, я охренела. Хотела уже в бан ее, как тут отец со своим фокусом. До меня не сразу дошло, что делать. Даже на измену села, дура. Упала с небес на скалы. А потом – озарение. Пишу, Алисия, алмаз моей души, я тоже от вас без ума, кстати, вот номер счета. В тот же день перевела сколько просила. Нормальная тетка оказалась. Короче, нагнули мы моего папочку. Не вышло воспитания. Раньше надо было воспитывать, когда мама еще была жива.