Турнир самоубийц - [3]

Вим коротко подстриглась, следуя моде. На ней было черное платье, на шее нитка крупного жемчуга, но в остальном казалась совершенно прежней – веселой, беззаботной, с шальным блеском в глазах.

– Экзамены меня чуть не прикончили! А ты все сдал?

– С экзаменами проблем не было, – честно ответил Ульрик. Нет экзаменов – нет проблем.

– Я так по тебе соскучилась! Сегодня вечер встречи выпускников, ты придешь?

– Разумеется, – Ульрик почувствовал, что краснеет.

– Приходи, обязательно приходи! Не то я страшно рассержусь! А как…

…Ветер швырнул в лицо пригоршню пыли. Ульрик поморгал, удобнее перехватил ящик и направился к пасти склада, что темнела впереди. Громадина фабрики расположилась на отшибе. Сложенная из красного кирпича, с трубами, что дымили дни напролет, с тусклым солнцем в слепых окошках, с гудками и шумом, который не смолкал до поздней ночи, когда цеха один за другим погружались во тьму и только высоко вверху, в кабинете Голладжера, продолжал гореть свет, она чутко прислушивалась к каждому вздоху, к каждому удару сердца, всякого, кто имел несчастье переступить порог и оказаться в ее серых унылых недрах. Древняя и незыблемая, она напоминала храм. Под крышей фабрики гнездилась стая ворон, иногда было слышно их сварливое карканье.

Холод обжигал. Ветер свободно врывался через поднятую железную дверь, наметал на бетонный пол сухие листья. Ульрик поставил ящик и с трудом выпрямился. Из тени вынырнула трость, следом появились носы старомодных туфель, показался воротничок рубашки, высокий лоб с залысинами, острый подбородок, и вот черные, как давно остывшие угли, глаза жадно впились в Ульрика.

– Доброе утро, мистер Голла…

– Ты уволен.

Где-то на улице залаяла собака. Лай перешел в скулеж, и все смолкло.

– За расчетом можешь не приходить – я спишу его в счет долга.

– Долга?

– Ты украл у меня, – старик помедлил, – банку краски. Так что можешь убираться.

– Вздор.

– Все вы так говорите. Ни у кого еще не хватило духу признаться. Да-с.

Голладжер отвернулся.

– Это из-за печати? Вы узнали, что я неудачник?

– Вовсе нет.

По голосу было ясно, что старик врет.

– Согласно закону вам запрещено отказывать в приеме на работу по признаку расы, пола, национальности, языка…

– Убирайся, или я вызову полицию, – беззлобно бросил Голладжер.

– Вызывайте, и я с удовольствием расскажу им, кто на самом деле учинил пожар на складе в прошлом месяце. Сколько вы получили по страховке?

Трость перестала стучать по бетону. Голладжер замер, надежно укрытый тьмой. Терпеливый паук, который почуял, как дернулась нить, и ждущий нового рывка – что попало в сети: добыча или ветер бросил сухой листок?

Ульрик молчал.

– Чего ты хочешь? – спросил старик.

– Работать здесь дальше.

– Неужели? – проскрипел Голладжер. – А почему на каторгу не попросишься?

– Мое дело.

– Я дам рекомендацию. С ней тебя возьмут куда угодно.

– Мне нравится здесь.

Голладжер пробормотал что-то о «первостатейных жуликах», и стук трости возобновился, отлетая от стен гулким эхом.

…Старик лежал в пятне света, издали похожий на груду тряпья. Ульрик тотчас узнал его – тот самый, что околачивался возле булочной. Голова запрокинута, рот оскален, глаза широко открыты и слепо таращатся в черное беззвездное небо. Левая рука свесилась с тротуара, будто с края кровати, грязные пальцы утонули в луже.

– Вы меня слышите? Вам плохо?

Ульрик склонился над стариком и, не обращая внимания на вонь, попытался привести в чувство. Старик моргнул. Не успел Ульрик удивиться, как пальцы вынырнули из лужи, в них сверкнула опасная бритва.

– Я прекрасно тебя слышу, сынок, а ты меня?

– Э-э-э, – только и ответил Ульрик, почувствовав, как лезвие уперлось в горло.

– Отлично. Раз мы так хорошо ладим, может, отдашь бумажник? Думай об этом, как о пожертвовании всем нищим сразу.

Ульрик деревянными пальцами полез в карман.

– Вот и славно, вот и славно, – бормотал старик. – Всегда приятно иметь дело с благоразумным джентльменом.

Прежде чем Ульрик понял, что произошло, старик пожал ему руку, будто скрепляя сделку. Ульрик от омерзения дернулся – ладонь у старика оказалась чистой, без печати, – и бритва оставила на шее глубокий порез.

…Он следил за ней около часа. Медно-рыжие волосы, жилетка в черно-красную клетку, в руке саквояж. Шнурки изумрудно-зеленых кед развязаны и волочатся по земле.

Ульрик приметил девушку в кафе под открытым небом. Незнакомка сидела за столиком и читала книгу. Проходящий мимо официант споткнулся и опрокинул на рыжую горячий кофе. Девушка весело взглянула на смущенного официанта – тот попытался салфетками оттереть кофе с жилетки – и как ни в чем не бывало перевернула страницу.

Не прошло и минуты, как жирная чайка уселась на стол, схватила кекс, к которому было потянулась девушка, и тотчас исчезла за крышами. Незнакомка пожала плечами и сделала глоток кофе, не прерывая чтения, видимо, полагала, что неуклюжие официанты и чайки-воровки еще не конец света.

В тягуче-густых солнечных лучах мелькнула жужжащая точка. Оса, ведомая ей одной понятной логикой, покружила над одиноким господином, одетым в плащ и шляпу – слишком тепло для столь ясного денька, – заложила вираж над черничным пирогом на витрине… и уселась на голову незнакомки в жилетке. Не прошло и секунды, как рыжеволосая, рассеянно поправив прическу, вскрикнула – насекомое ужалило ее в ладонь. Девушка отложила книгу, открыла саквояж, немного порылась в его недрах, вытащила бланк и, морщась от боли, начала заполнять.