Турмс Бессмертный - [160]

Только в самом конце лета вышли мы в море, чтобы встретиться у берегов Сицилии с карфагенским флотом. У нас было сорок легких военных судов, две триеры и две тысячи человек на грузовых кораблях — главным образом гоплитов, владеющих оружием так, как это было принято у греков. Карфагенские моряки прекрасно выполняли свою задачу, и мы смогли беспрепятственно доплыть до Гимеры, не опасаясь встречи с греческими судами, и там вытащить наши суда на берег. Гамилькар прежде всего захватил порт и устье реки, чтобы высадить свои войска и со всех сторон обложить город. В наемной карфагенской армии насчитывалось более тридцати тысяч человек, и их огромный лагерь раскинулся вплоть до окрестностей Гимеры. Однако это войско тащило за собой множество людей, не имеющих никакого отношения к армии. Это были рабы, женщины в обозе, жрецы, предсказатели, торговцы, скопцы, танцовщики, музыканты и просто бродяги, которые только и делали, что кричали, ссорились и выпрашивали у солдат подачки.

В соседнем лесу строила свою стоянку тысяча сиканов. Сегестяне, которые по распоряжению Гамилькара присоединились к ним, не переставали удивляться, откуда это у лесных жителей такие замечательные металлические щиты и мечи, но особо не возмущались, потому что сиканы добровольно выступили на их стороне и намеревались сражаться с греками.

Я оставил предводителя этрусков у Гамилькара и его приближенных и поспешил прямиком к отряду сиканов. Только мимоходом взглянул я с некоторой грустью на хорошо мне знакомые стены Гимеры. В одном броске копья от них карфагеняне уже построили осадные башни и установили боевые тараны… но тут я увидел одетых в звериные шкуры сиканов, их лица и руки в боевой черной, красной и белой раскраске, и у меня потеплело на сердце. Они очень удивились, когда я заговорил с ними на их языке, и поспешно отвели меня к жертвенному камню, который успели уже освятить. Вокруг него собрались вожди разных племен с деревянными масками на лицах. Среди них я заметил очень стройного мальчика, который носил на плече мой собственный старый щит, так что я сразу же узнал его, несмотря на его маску волка, и поспешил прижать к груди.

Хиулсу не было еще и тринадцати лет. В этом возрасте ребята всегда очень подозрительны и боятся, что кто-то попытается унизить их достоинство. Сын Дориэя неприязненно отодвинулся от меня, а вожди сиканских племен стали возмущаться тем, что я так бесцеремонно обращаюсь с их Эркле. Но когда Хиулс понял, кто я такой, он снял деревянную маску, велел принести для меня мясо и жир и вежливо поблагодарил за присланное оружие, дошедшее к нему тайными путями.

Он заявил:

— Гамилькар из Карфагена — великий воин, и на его стороне могущественный Ваал и другие боги. Впервые сиканы выйдут из леса, чтобы поддержать его в войне с греками. Мы, однако, служим только нашим богам и не связаны ни с карфагенянами, ни с кем-то еще. Война пойдет на пользу моим людям, потому что мы научимся сражаться по-настоящему на настоящем поле боя и обязательно примем участие в дележе добычи. Но сразу после победы мы вернемся в свои леса и горы.

— Ты — Эркле, — сказал я. — И ты сам должен принимать решения за свой народ. Я не хочу навязывать тебе никаких советов, ибо ты — царь.

Когда Хиулс понял, что я не собираюсь опекать и воспитывать его, да к тому же ничего не требую за оружие, он совершенно успокоился, заулыбался и уселся, скрестив ноги, на положенный наземь щит. Он велел сиканам пробежать мимо нас с оружием, по десять человек в ряд, и затем скрыться в глубине леса. Ему явно доставляло удовольствие показывать мне, как его люди умеют метать копья, но он с грустью признал, что в бою эти копья им все-таки не пригодятся, потому что сиканы не успели еще к ним хорошенько привыкнуть.

Я так разволновался после этой встречи, что даже выпил их таинственного зелья и вновь обрел возможность — хотя и ненадолго — заглядывать внутрь деревьев и камней. Однако в священных танцах я участия не принимал, хотя издавна пользовался почетным правом надевать маску оленя. Я переночевал в их лагере прямо на голой земле, но успел уже отвыкнуть от такой суровой жизни и потому подхватил насморк. Эта маленькая неприятность научила меня тому, что ночи лучше всего проводить на этрусских кораблях.

5

У меня были дурные предчувствия, и жизнь в лагере Гамилькара была мне не по душе. Полководцы этрусков использовали эти дни для того, чтобы учить своих людей маршировать и сражаться в сплоченных шеренгах, а я целыми днями спал, несмотря на то, что на судне было очень тесно и полно насекомых.

Впрочем, иногда я тоже вставал в строй, и мы под хохот карфагенян, собиравшихся вокруг, бегали, задыхаясь от жары, в полном вооружении. Однако и их командиры тоже жаждали воинской славы и заставляли своих солдат усиленно готовиться к предстоящим сражениям. И вот ливийцы, встав вплотную друг к другу, соединяли свои щиты, создавая непреодолимый заслон для противника, а жители неких далеких островов смыкали свои ряды с помощью широких железных полос, которые не позволяли нарушить строй.

Однажды посланные на разведку люди Гамилькара примчались на лошадях в лагерь и объявили, что в одном дне пути отсюда они видели греков. Их было неисчислимое множество, их щиты и доспехи сверкали под солнцем, подобно молниям, и они перекатывались с холма на холм, как волны в открытом море. Своими рассказами разведчики вызвали панику в лагере Гамилькара, и многие люди побежали на берег и принялись, давя и отталкивая друг друга, карабкаться на корабли. Некоторые при этом упали в воду и утонули, и только спустя довольно много времени Гамилькару и его приближенным удалось восстановить порядок с помощью палок и зуботычин. Предводитель карфагенян приказал тут же казнить трусов и крикунов, и постепенно люди успокоились.