Турково-Саратовские рассказы - [40]

Расставшись с Ириной, я надевал его нечасто, но хранил, как память о тех счастливых днях. И вот однажды, спускаясь по лесенке в свою типографию, которая помещалась в подвале жилого дома, я как-то ненароком зацепился за какой-то гвоздь, торчавший из деревянной двери. Хотя могу поклясться, что день назад этого гвоздяи в помине не было! Разодрал, и ногу, и штаны, обагрив их, в довершение, своей кровью.

Я почувствовал, что это сигнал… сигнал о том, что возврат к прошлому невозможен. Жизнь разделилась на два этапа — «До» и «После». Прошлое рушится на моих глазах, задержавшись только в моей памяти, пока и та не рассыплется в могильный прах.

Выбросив брюки, я достал из шкафа куртку. «Надо же» — промелькнуло в голове — «а куртка до сих пор такая крепкая, почти что как новая. Ей, по-моему, ничего не будет! Хрен порвешь!» И с этими словами я взял и дернул ее за рукава в разные стороны. Послышался треск или вернее — хруст и на середине спинки появилась огромная рваная (хотел сказать рана) — дырища.

Стало ясно. Ох! Ирина! Что я, безумец, разорвал своими руками, никакими нитками не сошьешь, хоть и, по-прежнему, люблю тебя.

Саратовские рубашки

Я всегда отмечаю низкое качество советских товаров, их отсутствие в магазинах и все прочие недостатки жизни в СССР, но…

Саратовские рубашки или как их называют по-научному «мужские сорочки» были достойны самой высокой похвалы. Даже сейчас, среди пакистанских, индийских и прочих товаром с трудом можно найти нечто подобное.

Главное, что меня в них привлекало это чистота и насыщенность цвета. Если синяя, то действительно синяя, а не цвета разведенных в луже чернил. Если красная, то как флаг в Ленинской комнате, а не как провисевший несколько лет на площади. А главное — белый цвет — он был истинно белым! Даже не снежно-белым, где присутствует подсинь, а чисто белым без прицветов.

Второе — смелость покроя. Он был откровенно молодежного стиля со всякими погончиками, немыслимыми карманами и, главное, для этого климата — с короткими рукавами. В Москве, несмотря на наличие чехословацких рубашек, преобладал длинный, как я его называл «инженерский»66 рукав. К тому же сорочки не были одноцветными, а иногда сочетали в себе сплошной цвет и полосочку или два разных сплошных цвета.

И последнее — выразительные ткани, голубые, красные, розовые, желтые, некоторые в очень гармоничную полоску… Короче — заглядение. Я накупил их, в общей сложности, штук пятнадцать и долгое время пользовался ими.

Помню, что и ткани и сорочки производились в Саратове, а вот, где покупал не помню. В памяти остались какие-то обрывки — современный многоэтажный дом башня, где в цокольном этаже просторный магазин, в котором практически никогда не было народа. Магазин очень светлый, чистый — значит фирменный?

Скоростной спуск

Просто удивляешься — какое же нам в молодости было дано «лошадиное» здоровье, которое мы, к сожалению, тогда не ценили, а считали его тем, что называется «в порядке вещей». Совершенно естественным явлением и, по юношеской беспечности, думали, что оно никогда нас не покинет. И только теперь, вступая в пору старческой дряхлости, мы поняли — что это было великое счастье.

Недавно, упав, я мало того, что еле-еле сумел подняться без посторонней помощи, но еще и дней десять мучился всякими мышечными и суставными болями. А в молодости — как только мы не падали — и ничего — вставали и шли дальше, не придавая никакого значения происшедшему.

Красиво грохнулся я в Саратове, когда прогуливался по Лысой Горе.

Мне захотелось добраться до георепера, воткнутого в высшую точку города (по-моему 286 метров). Не помню каким манером я туда добирался — мимо телецентра не проходил — значит шел не через Октябрьское ущелье. Да, собственно, неважно как я туда пробирался, а важно то, что оттуда обалденный вид на город, который лежит практически у тебя под ногами, очерченный на самом горизонте руслом Волги.

Красивый вид и с Соколовой горы, но там взгляд направляется как бы по течению Волги, а здесь Волга текла перпендикулярно взгляду, создавая совсем иную картину — раздвинув пространство своим руслом, прибавляла увиденному размах и величие. Не знаю почему, но в обозреваемом, город занимал совсем немного места. Мне казалось, что превалирует простор и Волга, а мысль дорисовывала картину заволжской пустыни, тянущейся аж до самого Урала. Впечатляющая картина получалась — нечего сказать.

Немного в стороне от репера мне встретилась какая-то рощица с массой удодов. Не понимаю — наверное, там было какое-то старое заброшенное военное укрытие или кладбище? Ведь удоды живут на земле, строя гнезда в камнях, отчего и получили прозвище «кладбищенской птицы». Хотя их, необычайное для наших мест, «попугаистое» оперение с преобладанием ярко-желтого цвета никак не вяжется с представлением о печали и смерти. Подойти ближе и разглядеть их гнездовья я не смог из-за высокой и густой травы, сильно путающей ноги, идти по которой было невыносимо. Поэтому я оставил птиц в покое, тем паче, что мне удалось увидеть, редчайшее по красоте зрелище — как стая удодов возникая, как будто, из-под земли, взмывает ввысь к кронам деревьев. Но вот незадача — такие яркие в полете, они стали совершенно незаметными среди листвы и сколько я не пытался их разглядеть — так и не смог этого сделать.