Туркмен - [2]

Стали обсуждать, сколько сгорело бы хлопка, если бы мать Клыча не сделала того, что она сделала. А что она сделала, Клыч не представлял себе точно, потому что, спрашивая об этом, он уже переставал слушать. Он видел желтые языки пламени, охватывающие его мать, и эта картина отнимала у мира все краски и звуки. Тушила горящий хлопок? Вытаскивала из пламени мешки?

– Как же это случилось? – спросил Клыч в десятый раз.

И в десятый раз со всех сторон ему стали рассказывать о том, как загорелся хлопок. Опять слушал Клыч о какой-то лампе, которую уронил беззубый Овез.

– Я бы этого беззубого… – сказал Клыч и сжал кулак.

– Нет, нет! – воскликнула одна из девушек, как бы испугавшись за беззубого. – Он так плакал, он так плакал…

И все засмеялись, потому что девушка смешно показала, как плакал беззубый. Засмеялся и Клыч. Всем стало приятно, что Клыч тоже смеется.

– Вы только подумайте, – начал Клыч, обращаясь к Марии Павловне. – Вы только подумайте…

Он замолчал.

– Нет, ничего, – сказал он.

– А что вы хотели сказать?

– Я хотел сказать… Нет, ничего.

Он хотел сказать, что он гордится своим народом, но он подумал, что эта фраза, сказанная без связи со всеми теми мыслями, которые переполняли его, покажется общей.

– Значит, теперь она спит? – спросил Клыч.

– Спит! – сказала Мария Павловна.

Стало тихо. И все повернулись в сторону коридора, как бы прислушиваясь. И едва только шевельнулась тень Марии Павловны, как тотчас же толпа расступилась, как бы одобряя ее намерение пойти к пострадавшей.

– Сейчас, – сказала Мария Павловна, оглянувшись на Клыча.

Он кивнул ей головой.

Через несколько минут она вернулась.

– Идемте… Она вас хочет видеть.

Он остановился на пороге.

Ему показалось, что она сделала движение навстречу ему и что бинты помешали ей. Он никогда не видел ее окруженной такой белизной. До самого пола доставала простыня, которой она была покрыта. Также и лоб ее покрывал протянувшийся во всю ширину подушки белый плат.

Он ужаснулся, подумав, что и голову ее охватывало пламя.

– Нет, это лед, – прошептала Мария Павловна, угадав его мысли.

– Тебе больно? – спросил Клыч.

– Нет.

Ее глаза повернулись в сторону, где стояла Мария Павловна, и Клыч понял, что это благодарный взгляд, как бы говоривший: «Мне не больно, потому что мне помогла эта хорошая женщина».

– Подойдите к ней.

Клыч безотчетно шагнул вперед и потом уже не помнил, как стал на колени перед постелью и положил голову на ладонь матери. Неуловимый запах шел от этой ладони, и, вдыхая его, Клыч видел солнечные пятна у порога кибитки, себя и брата, ожидающими, пока мать снимет с огня обед, старое колесо в углу… «Это запах труда», – подумал Клыч. Ладонь шевельнулась, и Клыч поднял голову. Тогда мать провела рукой по его волосам.

Она стала гладить его голову; и по движениям ее руки, спокойным и одинаковым, он понял, что она глубоко задумалась. И такая сила исходила от ее задумчивости, что если бы она спросила сейчас о Берды, то Клыч не скрыл бы от нее правды. Он был уверен, что она стойко выслушает горестную весть. И она спросила:

– Берды не вернется?

– Не вернется, – сказал Клыч.

Арба бросала тень на белую стену. Клыч посмотрел на солнце.

– Уже сентябрь, – сказал он, увидев Марию Павловну, которая появилась на крыльце. И ее привлекла тень арбы на белой стене. Она смотрела туда, сходя с крыльца, и потом тоже посмотрела на солнце.

– А где председатель? – спросил Клыч.

– В конторе.

Клыча радовало, что он поедет в город вместе с председателем. Мальчик привел коня и стал запрягать. Конь был белый, почти голубой в свете утра. Когда мальчик откатил арбу, оказалось, что под стеной спала собака. Это рассмешило Марию Павловну.

– А как эти цветы называются? – спросила она. Клыч не знал.

– Мальвы.

Несколько лиловых и синих мальв цвело у края стены.

– Мальвы, – повторила Мария Павловна. – Наверно, есть и туркменское слово.

Вышел председатель.

Он был в синем костюме, с орденом Ленина на груди, в папахе, высокий, бритый, старый, гордый. Он посмотрел издали на коня, сразу пошел туда и начал что-то поправлять, стоя против головы коня. Клыч думал, что сейчас они и поедут. Но председатель пошел по дорожке между строениями и остановился возле мастерской. Бородатый мастер, занятый паянием у порога, встал. От его щипцов поднимался дрожащий пар, и, глядя в том направлении, Клыч видел поля и даль, как бы текущими сверху.

– Он помнит меня мальчиком, – сказал Клыч. Ему очень хотелось рассказать Марии Павловне о том, как председатель пришел слушать Клыча, когда он защищал диссертацию. Но он не стал рассказывать, так как она могла подумать, что он хвастался своей ученой степенью кандидата исторических наук.

Председатель вернулся. Они сели на арбу, председатель взял вожжи.

– Якши! – сказал мальчик.

И Мария Павловна сказала:

– Якши!

Клыч спросил:

– Поправится мама?

– Поправится, приезжайте.

– Якши!

– Якши!

Они тронулись, и мальчик отошел в сторону и смотрел с таким видом, точно хотел проверить, правильно ли отъезжают.

Оба молчали. Клыч и председатель. На мосту конь убавил ходу, потом они выехали на прямую дорогу.

То и дело встречались проезжие и прохожие. Шли поодиночке и группами.