Туризм - [5]

— Все на мази, — сказал Эйтел. — Поехали за товаром.

На губах Дэвида засверкала золотозубая улыбка. Он шлепнул женщину по заду, легонько похлопал мальчика по щеке, оттолкнул их обоих и открыл для Эйтела дверцу своего такси. Товар находился в отеле Эйтела под названием «Дворец Джамаи», в конце квартала аборигенов. Однако Эйтел никогда не занимался бизнесом в собственном отеле: на этот случай под рукой у него был Дэвид, который возил его туда и обратно между «Джамаи» и отелем «Меринидес», за городской стеной, около древних королевских гробниц, где предпочитали останавливаться чужеземцы.

Ночь была мягкая, благоухающая, пальмы шелестели под легким ветерком, огромные красные соцветия гераней в лунном свете казались почти черными. Когда они ехали к старому городу с его лабиринтом извивающихся средневековых улочек, стенами и воротами, как из арабских сказок, Дэвид сказал:

— Ты не возражаешь, если я кое-что скажу? Это меня беспокоит.

— Валяй.

— Я наблюдал за тобой сегодня. Ты смотрел не столько на инопланетянина, сколько на ту женщину. Нужно выбросить ее из головы, Эйтел, и сосредоточиться на деле.

Ничего себе! Мальчишка вдвое моложе указывает ему, что надо делать. Это возмутило Эйтела, но он сдержался. От Дэвида, молодого и до недавних пор бедного, некоторые нюансы ускользали. Нельзя сказать, что он был равнодушен к красоте, однако красота это абстракция, а деньги это деньги. Эйтел не стал объяснять то, что парень сам поймет со временем.

— Ты говоришь мне: «выброси из головы эту женщину»? — спросил он.

— Есть время для женщин, и есть время для бизнеса. Это разные времена. Ты сам знаешь, Эйтел. Швейцарец это почти марокканец, когда дело касается бизнеса.

Эйтел рассмеялся.

— Спасибо.

— Я серьезно. Будь осторожен. Если она заморочит тебе голову, это дорого тебе обойдется. И мне тоже. Я в доле, не забывай. Даже если ты швейцарец, нужно помнить: бизнес отдельно, женщины отдельно.

— Я помню. Не беспокойся обо мне, — сказал Эйтел.

Такси остановилось около отеля. Эйтел поднялся к себе и достал из потайного отделения чемодана четыре картины и нефритовую статуэтку. Полотна были без рам, небольшие, подлинные и без особых претензий. Недолго думая, он выбрал «Мадонну Пальмового воскресенья» из мастерской Лоренцо Беллини: ученическая работа, но очаровательная, спокойная, простая — рыночная цена двадцать тысяч долларов. Он сунул картину в переносный футляр, а остальные вещи убрал — все, кроме статуэтки, которую нежно погладил и поставил на комод перед зеркалом: что-то вроде алтаря.

«Алтарь красоты, — подумал он и хотел убрать и ее, но передумал. Она выглядела так прелестно, что он решил попытать счастья. — Попытать счастья — полезно для здоровья».

Он вернулся к такси.

— Картина хорошая? — спросил Дэвид.

— Очаровательная. Банальная, но очаровательная.

— Я не об этом спрашиваю. Она подлинная?

— Конечно, — немного резко ответил Эйтел. — Мы снова будем это обсуждать, Дэвид? Ты прекрасно знаешь, что я продаю только подлинные картины. Цена немного завышена, но они всегда подлинные.

— Есть кое-что, чего я никак не могу понять. Почему ты не продаешь подделки?

Эйтел вздрогнул.

— По-твоему, я мошенник, Дэвид?

— Конечно.

— Как все просто! Знаешь, мне не нравится твой юмор.

— Юмор? Какой юмор? Продавать ценные произведения искусства чужеземцам противозаконно. Ты продаешь их. Разве это не мошенничество? Никаких обид. Я называю вещи своими именами.

— Не понимаю, к чему ты завел этот разговор, — сказал Эйтел.

— Я просто хочу понять, почему ты продаешь подлинники. Продавать подлинники противозаконно, но вряд ли противозаконно продавать подделки. Понимаешь? Все два года я ломаю над этим голову. Денег столько же, риска меньше.

— Моя семья продает произведения искусства более ста лет, Дэвид. Ни один Эйтел никогда не продавал подделки. И не будет. — Это был его пунктик. — Послушай, может, тебе и нравится играть в эти игры со мной, но не заходи слишком далеко. Договорились?

— Прости, Эйтел.

— Прощу, если заткнешься.

— Тебе известно, что мне нелегко заткнуться. Можно, я скажу тебе еще кое-что и потом уже заткнусь?

— Валяй, — со вздохом ответил Эйтел.

— Я скажу вот что: ты совсем запутался. Ты мошенник, который считает, что он не мошенник. Понимаешь, о чем я? Это скверно. Но пускай, ты мне нравишься. Я уважаю тебя. По-моему, ты прекрасный бизнесмен. Поэтому прости мне грубые замечания. Идет?

— Ты очень раздражаешь меня.

— Не сомневаюсь. Забудь, что я говорил. Заключи многомиллионную сделку, и завтра мы будем пить мятный чай, и ты дашь мне мою долю, и все будут счастливы.

— Мне не нравится мятный чай.

— Ну и ладно. Найдем что-нибудь другое.

Агила стояла в дверном проеме своего номера в отеле. При виде ее Эйтел снова вздрогнул, сраженный неодолимой силой ее красоты.

«Если она заморочит тебе голову, это тебе дорого обойдется, — вспомнил он и стал уговаривать себя: — Это все ненастоящее. Это маска».

Он перевел взгляд с Агилы на Анакхистоса: тот сидел, странным образом сложившись, словно огромный зонтик.

«Вот какая она на самом деле, — думал Эйтел. — Миссис Анакхистос с Кентавра. Ее кожа похожа на резину, рот — раздвижная щель, а надетое на ней сейчас тело создано в лаборатории. И тем не менее, тем не менее, тем не менее…»