Турист - [3]

По уходе его я вздохнул свободнее. Будь он истинный любитель древностей, конечно, я не позволил бы себе разочаровывать его и охотно набавил бы лет хоть по тысяче на каждый добытый им антик.

Он ушел, а я стал лепить из глины бюст Доминика. К обеденному часу вместо бюста вышел вздор, и, возвратив глине первобытный вид ее, я пообедал наскоро, наелся винограду и лег отдохнуть в ожидании Крозеля. В семь часов Крозель явился.

– Какова аккуратность? – воскликнул он. – Я обещался быть в семь; взгляните: семь без пяти минут; эти пять минут я хотел было простоять на лестнице. Есть сигара?…

– Есть все, что угодно, – отвечал я, усаживая Крозеля на кушетку и пододвигая к нему несколько сигарных ящиков.

– Чем же мне выкупить такое роскошное угощенье?

– Разумеется, рассказом.

– Про милорда?

– И прежде всего про себя.

– А вы станете смеяться?

– Только над серьезными несчастиями.

– Жестокосердный!

– Как быть!

– Суди же вас небо! Делать нечего: обещал – надо выполнить.

– Надеюсь!

– С чего ж начать?

– Говорю, с вас самих.

– Неужели с самого начала?

– С минуты рождения.

– Будь по-вашему, – сказал Крозель.

Он перевел дух; я пододвинул кресло к кушетке и приготовился слушать.

– Отец мой, – начал француз, – родом из Дижона и журналист, по свойствам сердца страстный любитель прекрасного пола, женился в молодости на дочери суконного фабриканта. На двадцать втором году от рождения я лишился отца и наследовал право издавать отцовский журнал, и первая статья, сочиненная мною с большими усилиями, не имела, как говорили, здравого смысла: ее осмеяли завистливые сотоварищи, и из двух тысяч подписчиков осталось к концу года только четверо – очень немного! Я предпочел драматическое поприще и написал в бенефис претрогательную пьесу. Я сидел в оркестре, и в начале пьесы зрители смотрели на меня с любопытством, в средине – пьесу освистали, а в конце увенчали голову мою не лаврами, а печеными яблоками и выгнали вон. Оставался в ресурсе – латинский язык.

– То есть марсельский patois, – перебил я, смеясь от всего сердца.

– Как бы то ни было, – продолжал француз, – а не встреться со мною l'inspecteur des hautes йcoles!..

– Вся новая генерация Екатеринославля говорила бы и поднесь марсельским наречием.

– Не думаю; ученики попадались претупые… Впрочем, это дело не мое; а все-таки возвратился я не с пустыми руками в Париж; и не проживи я собранных в России пяти тысяч франков…

– Следовательно, вы их прожили?

– Я прожил их и дал себе честное слово застрелиться, если не найду средств жить прилично.

– Нашли ли ж вы это средство?

– Нет, – отвечал Крозель.

– А честное слово?

– То есть лишить себя жизни?

– Да.

– Я расчел впоследствии, что человек с умом умереть с голоду не может, и решился ждать. Благоразумное решение мое, как видите, не осталось безуспешным; и как ни скучно возиться с полоумным милордом, а все-таки двенадцать тысяч франков не валяются на улице.

– Стало быть, милорд ваш…

– Отчасти сумасшедший.

– А пункт помешательства?

– Недоступен уму тех, которые не знают истории милорда. Он путешествует по целому миру… как вы думаете, для чего? – спросил Крозель.

– Мудрено отгадать.

– Да, нелегко, ручаюсь.

– А с какою целью путешествует милорд?

– С целью позабыть бесшерстную обезьяну!

– Что за вздор?

– Честное слово!

– И вы до сей минуты не рассказали мне историю милорда, Крозель!

– Не рассказал и не расскажу сегодня, потому что должен немедленно возвратиться к должности.

– Из чего ж состоит она, эта должность? Неужели неотлучно быть при англичанине?

– А вы думаете, что двенадцать тысяч франков даются мне только потому, что мне нечем жить: когда бы так! Нет, не угодно ли читать ему в каждом городе и ежедневно лист приехавших и отъехавших, играть в шахматы по целым вечерам и пробуждаться среди ночи, если милорду не спится.

– Жаль мне вас, любезный Крозель, а все-таки подавайте историю.

– Долго будет: боюсь опоздать.

– Ну, делать нечего, а завтра в семь часов прошу непременно пожаловать.

– До девяти я всегда свободен и ваш слуга.

В эту минуту в дверях показалась черная собака, которая с лаем радости бросилась на Крозеля.

– Откуда у вас этот пес? – спросил я.

– О, презанимательная история, – отвечал француз. – Он родился от презлобных родителей, проживавших некогда в одном из замков Саксонии. Некто барон Христиан Нордзон получил от отца своего в наследство семью моей собаки и употребил целые два года на воспитание юного пса, которого выучил, во-первых, брать волка прямо за горло, а во-вторых, нырять в совершенстве. Цель изучения второго искусства была чисто филантропическая. Барон заказал куклу в рост человека с предлинными волосами; посредством бечевки, один конец которой прицеплен был к середине куклы, а другой пропущен сквозь кольцо, утвержденное на дне глубокого пруда, барон произвольно заставлял нырять куклу, а собака в свою очередь ныряла за куклой, хваталась за ее волосы и вытаскивала на берег. Смотря на точное исполнение своих приказаний, барон приходил в восторг. В прошедшую весну он занемог. Врачи предписали морские ванны и отправили его в Гавр. Находясь уже в этом городе, раз поутру больной барон отправился на берег моря; собака последовала за ним; барон разделся и бросился в воду; собака, не любившая купаться без цели, осталась пока на берегу; но барону вздумалось нырять: он поднял руки вверх и погрузился в глубину; пес, следя за движениями своего господина, махнул хвостом, взвизгнул и присел поближе к воде; барон, вынырнув на минуту, снова поднял руки и снова погрузился на дно; на этот раз сметливое животное не удовольствовалось ролею простого зрителя и стремглав бросилось за бароном; но, не отыскав длинных волос, украшавших голову куклы (барон стригся коротко), схватило барона за самое горло и, описав с ним большой круг, вытащило его на берег. В продолжение десяти минут заметно было у обоих одно только движение, а именно: движение хвоста животного. Нужно ли прибавлять, что услугу, оказанную собакой, барон мог оценить уже не в здешнем мире… Барона похоронили со всевозможною пышностью, а черный пес достался мне. Находясь в то время в Гавре, я купил его за бесценок, то есть почти даром. Когда же иду купаться, то, конечно, собаки не беру с собою, – прибавил Крозель. – Рассудите беспристрастно, и вы невольно согласитесь, что в смерти своей виноват сам барон: что стоило ему предварительно велеть обстричь куклу a 1а malcontent,