Тургенев, сын Ахматовой - [8]

– А до того, как мы родились, была зима или осень? – спросил Саша.

– А так все и шло: осень, зима, потом весна и лето.

Саша был поражен: их не было с братьями, а все уже шло и шло.

* * *

Бабушка сказала, что Саша во время дневного сна кричал: «Герман, сейчас я тебя так укушу!»

– Бабушка, а почему папе ангел не прилетел и не сказал: нельзя проигрывать деньги?

– Наверное, ангел прилетал, да твой папа принял его за разряд электричества…

Саша знал: в детском саду Герман дружит с Васей, потому что у них дома компьютеры. Вот если бы папа не проигрывал зарплату, а купил компьютер…

Только вернулись домой, как в дверь к Чибисовым позвонили. Мама открыла. Стоит мальчик, весь сгорбленный, печальные глаза. Рядом с ним старенькая бабушка.

– Алексей здесь живет?

– Здесь. – Мама была в ужасе: – Это он что-то сделал вашему мальчику? О Боже!

– Учительница просила расписаться: двойки у Алеши в тетради.

– Всего-то? А я уж подумала… А почему мальчик ваш такой согбенный?

– Болеет. Мы только что из поликлиники, это к Алеше не относится.

Радости мамы не было предела. Но Алеша-то не знает этого: он испугался, что мама задаст за двойки, побежал к раковине и стал сильно сморкаться, зная, что кровь пойдет. И кровь пошла. Тогда мама врезала ему по заднице. И стыд охватил ее.

– Где нервы взять на все это?! – закричала она.

А еще недавно были совсем другие проблемы. Например, папа мог поинтересоваться, почему Саша пришел понурый из детского сада.

– А кукарекать не умею!

– Да, это серьезно. А что, все уже умеют?

– Все.

– Ну, а есть что-нибудь хорошее-то?

– Есть. Хрюкать научился.

Папа по-свойски облапил его плечо:

– Ну вот, видишь, брат, какая жизнь-то неплохая: хрюкать ты умеешь.

А теперь что? Саша твердо решил, что не будет кричать, как мама. И остались одни шутки:

– Ты, папа, осень без ягод.

– А ты, сынок, уши без мыла.

И во время этих шуток Саша почему-то вспоминал, как стоял в углу и никуда нельзя было пойти. И теперь каждый вечер Саша начинал с двух главных фраз, когда приходил из детсада:

– Папа, ты принес зарплату? Скажи маме, что ты принес зарплату!

Папа не двигался с места. Один раз Саша даже начал ныть без слов, потому что ничего не получалось. Мама тут как тут, ничего не спросила, сразу говорит:

– Чего ты как маленький, ты уже большой.

Но в какой-то вечер папа вдруг разразился:

Среди унылых чибисов,

Свихнувшихся с копыт,

Один лишь Саша Чибисов

Пушистенький сидит.

Саша выслушал, сжал все выросшие к этому дню зубы и подумал: ничего, все становится лучше, еще до воскресенья буду каждый день говорить про зарплату. Никакого Колю не надо будет выкапывать из-под снега, потому что папа принесет зарплату в прекрасном количестве.

Дама, мэр и другие

Собака была в последние годы ее единственной настоящей любовью. Дочь с мужем уехали в Америку, а сын вырос, его защищать не надо, а любовь требует, чтобы кого-то защищать можно было! (Примечание авторов: когда мы взяли приемную дочь, то Ирина Владимировна нам говорила: «Накакает она вам, вот увидите – накакает!» Конечно, так и случилось, но потом, через шесть лет, а эти годы счастья стоят того, чтобы рискнуть!.. Собака, безусловно, не предаст, но это облегченный вид любви. С другой стороны, всякая любовь нужна миру!)

В свои семьдесят Ирина Владимировна – темноволосая валькирия, успешно дающая бои своему возрасту, робко наступающему. Красота избрала ее местом своего проживания, поселилась в ней, несмотря на то что лицо ее имело к красоте весьма слабое отношение. Нос был горбатый, цвет кожи очень смуглый, но зато рост, стать, взгляд, блеск ума! И муж звал ее только: «Паничка, паничка!»

Он был полуполяк, муж ее. В Перми работал главным инженером главного завода! Но вот оба вышли на пенсию и вслед за сыном перебрались в Москву, не исключая, однако, что столица у них будет проездом (в Америку).

Собака во дворе появилась грязная, но какая-то требовательная, словно говорила своим взглядом: зачем ты с фашистами воевала, если никакого гуманизма не проявляешь и меня не берешь! Много лет ты билась за здоровье, ездила по курортам, а сейчас ты его получишь даром – будешь со мной гулять рано утром по свежему воздуху. Мне много не надо! Мы, собаки, гораздо прочнее человека. Вон лежит знакомый бомж Афанасий, и лужа вокруг его тела расплывается. А я такой не буду, клянусь! Когда я жила у Единственной, еще до того, как ее, холодную, вынесли в ящике, мне разрезали живот и вынули все, откуда получаются щенки. У Единственной был родственник – ветеринар, тоже не из последних. Я звала его Вторым. Собаки ведь умеют считать до десяти. Потом, когда все зашили, я – в отличие от этого бомжа – подползла к двери и уперлась лбом. А Единственная долго уговаривала меня оправиться дома, журчала водой из чайника, но я твердо проскулила: нет! И Единственная сволокла меня со второго этажа (вместе с соседом). Мне и жаль ее было, но все равно ведь нельзя опускаться.

Изложив все это движениями глаз, ушей, хвоста, носа, собака подошла к Ирине Владимировне и уперлась лбом в ногу. «Машка, пошли!» – ответила дама. «Ладно, я была Сильвой, побуду Машкой, если ты будешь хоть на кончик хвоста так же себя вести, как Единственная…»