Тургенев и Полина Виардо. Сто лет любви и одиночества - [26]

Требовалось найти способ посетить Петербург так, чтобы никто не узнал об этом, и я такой способ нашел. Раздав взяток не на одну сотню, постоянно рискуя, что на меня донесут в полицию, я обзавелся фальшивым паспортом, где был записан как Григорьев Алексей Петрович, и с этим паспортом отправился в столицу.

Билеты на концерт Виардо были раскуплены мгновенно, и мне пришлось покупать билет у перекупщика по невообразимой цене, в десятки раз превышавшей реальную стоимость. Сидя в театре, я едва не лишался чувств от волнения. Еще немного – и я смогу увидеть ее, услышать ее голос!

Она была так же некрасива, как и прежде. И так же прекрасна. Стоило ей открыть рот и запеть, как зал замер от восторга, а затем взорвался овациями – так же, как и в самый первый раз, во время ее выступления осенью 1843 года. И так же я не заметил, как пролетел этот час, и не мог найти в себе сил встать с кресла и покинуть зал.

Но я должен был увидеть ее еще, поговорить с ней! Она должна знать, что я махнул рукой на запрет, что лишь ради нее одной я, рискуя свободой, прибыл в Петербург!

Я хорошо знал – еще с того времени, как со своими тремя приятелями составлял компанию Полине, лежащей на медвежьей шкуре, – как попасть за кулисы, и после спектакля немедленно отправился повидаться с ней. Я представлял, как удивится она, как обрадуется, каким восторгом встречи засияют ее глаза – но ничего этого не произошло. Казалось, разлука, которая едва не свела меня с ума, с ней сделала ровно обратное. И ее чувства притупились. Я вновь был не самым близким ее другом, а лишь «русским приятелем», одним из толпы обожателей, одним из тех, кто восхищается ею. Нет, она, разумеется, была рада мне, но легкость, с которой мы общались прежде, исчезла без следа.

С тяжелым сердцем возвращался я в Орловскую губернию. Не сам ли я виноват в том, что случилось? Быть может, если бы я не был так ослеплен Феоктистой и чаще писал ей, если бы мои письма были более искренними, ничего этого не произошло бы сейчас?

Я должен был спешить – в любой момент мое отсутствие могли заметить, кто-нибудь мог донести на меня, но мысль о том, что я вернусь в свой дом без шансов вновь воссоединиться с моей возлюбленной, делала этот пусть непереносимым.

Едва вернувшись, я сел за письмо к Полине. В нем я выразил все то, что не посмел сказать ей при встрече, и закончил его словами: «Вы знаете то чувство, которое я посвятил Вам и которое окончится только с моей жизнью».

Тоска раздирала мое сердце. Фетиску я больше не мог даже видеть и, дав за ней богатое приданое, вскоре выдал ее замуж. Я вновь остался один…

Глава 14. Образцовая жена

Мои отношения с мужем всегда были ровными, спокойными и, если говорить откровенно, скучными, как осенний дождик. С того моменты, как я приняла его предложение – спокойно, без иллюзий и страсти, свойственных обычно молодым девушкам, – я не давала ему повода усомниться в моей верности. Он же, несмотря на то, что был влюблен в меня, не страдал ни излишней эмоциональностью, ни припадками ревности. Луи часто говорил мне о своей любви, и у меня не было поводов сомневаться в том, что чувства его искренни, но признания его были так однообразны, что и ответной страсти во мне не разжигали. Сказать по правде, я быстро устала от этих однообразных признаний, но душу мою согревало его отношение. Луи видел во мне возлюбленную и подругу, доверял мне полностью, не мучил меня холодностью или безразличием, не отталкивал от себя и никогда ни в чем не подозревал.

Я же, в свою очередь, полностью доверяла ему и никогда не мучила его, давая повод усомниться в моей верности. Мы всегда были откровенны друг с другом. Понимая, что я постоянно окружена поклонниками и почитателями моего таланта, многие из которых богаты и хороши собой, Луи, тем не менее, был уверен в моем благоразумии.

Какой другой мужчина смог бы долгое время переносить дружбу своей жены с влюбленным в нее русским писателем, к тому же красавцем? Кто смог бы принимать его у себя дома, как дорогого друга, и не противиться встречам? А Луи, однако же, понимая, как относится ко мне Иван, давал мне полную свободу. Могла ли я предать такое доверие? Я была весьма благодарна ему за это.

Несмотря на то, что я никогда не была влюблена в Луи – хоть, выходя замуж, и надеялась, что со временем в моей душе появятся какие-то чувства к нему, – он всегда оставался моим хорошим другом. С ним я легко могла обсуждать все, что происходило со мной. Мы вращались в одних кругах, у нас было множество общих друзей и, несомненно, общие интересы.

С ним первым я обсуждала свои новые роли. Работая над новой партией, я однажды рассказала ему, будто бы в шутку, как мне удается выучить ее:

– Когда я засыпаю, в голове моей будто бы возникает сцена – знаешь, Луи, такие маленькие фигурки, маленькие декорации, занавес, я даже вижу маленьких музыкантов. Эта сцена двигается, я словно со стороны вижу, как я хожу, какие делаю движения, как пою… Что написано на моем лице в этот момент – страсть или грусть, радость или страх… Все это происходит словно наяву и будто бы против моей воли. Мне остается лишь смотреть и учиться, лишь запоминать, что делает эта маленькая Полина, а затем повторить на сцене. Я даже – веришь ли, Луи? – не думаю о том, что должна сделать.