Турецкий караван - [165]

Вошел Ваня, загадочно улыбаясь:

— Товарищ командующий, идемте на улицу. Что-то увидите!

У ворот перед бойцами, закончившими погрузку, нервно переступал, вскидывал голову белый арабский скакун с блещущей шерстью, с нарядным дорогим седлом, с уздечкой, унизанной серебром. Аскер, подняв руку, держал его под уздцы. Подле стоял офицер — Фрунзе узнал одного из адъютантов Кемаля.

— Ваше превосходительство! Гази направил, сказав: «Искренний подарок другу Турции». Соблаговолите принять.

— Какой красавец! — воскликнул Фрунзе. — Пожалуйста, передайте Гази мою искреннейшую благодарность!

Во дворе фотограф под черным покрывалом нацеливал свой ящик на белую стену. Когда Фрунзе вновь вышел, уже одетый в дорогу, его перехватил Кулага — просят сфотографироваться на память. Мигом поставлены скамьи. На переднюю сели Фрунзе, Юсуф, советники. За ними встал ряд красноармейцев и турецких офицеров. Еще ряд — на другую скамью. Мольба не шевелиться, плавное кружение руки с крышечкой, в тишине шлепок этой крышечки, закрывшей стекло, и Фрунзе поднялся:

— Посидели, как полагается, теперь все! В путь-дороженьку обратную!

— Версту проеду с вами, — сказал Абилов.

— Поедемте, милый, — ответил Фрунзе. — В Баку расскажу о вас, как мы работали, Кирову, всем расскажу.

Жители заполнили улицу. Вдали вдруг показались всадники. Кони шли бодро. Между подковами и камнями бежали искры. Впереди ехал Кемаль в своем кожаном коричневом пальто и в рыжей высокой папахе. Под ним был конь, такой же, как подаренный Фрунзе, — редкой арабской породы, ярко-белой масти, а когда проведешь ладонью против шерсти, видна под шерстинками темная кожа.

А Фрунзе думал, что Кемаль только мысленно будет провожать его.

Поправив папаху, Фрунзе быстро вскочил в седло и двинулся навстречу Мустафе. Поравнялись, поздоровались. Послушный конь Кемаля, на месте перебирая ногами, повернулся, и дальше они поехали рядом. Абилов догнал:

— Селям, доброе утро, Гази. Рад видеть!

Пять верст красные бойцы и аскеры турецкой охраны следовали за главными всадниками. Вокруг — мерзлые поля, голые виноградники, утыканные кольями. Меж синеватыми холмами мелькнула желтая полоса узкоколейки. Всадники наконец остановились. Круто повернулись друг к другу. Фрунзе отдал честь, Кемаль ответил. Разъехались, расстались навсегда. Но это прощанье с Кемалем многое сказало Фрунзе, взволновало и помнилось, помнилось затем все годы…

Звеня тонкими звоночками на сбруе, гремя подвешенными к задкам фургонов ведрами, скрипя рессорами, стуча подковами лошадей о камни, караван покатил-покатил за дальние холмы.

В номере константинопольской гостиницы «Крокер» британский чин, тот самый — седой, с трубкой, беседовал с офицером, прибывшим из Анатолии, где вместе с врангелевским капитаном преследовал советскую делегацию еще на ее пути в Ангору. На этом пути миссию задержали, насколько было возможно: через своих людей в шоссейной администрации направляли повозки по плохой дороге, и караван застревал, уставал, был вынужден устраивать дневку… Фургоны переворачивались… Кони оказывались на краю пропасти…

Седой меланхолически почесал мундштуком трубки переносье:

— Спасибо… Но, к сожалению, эта задержка не дала желаемых результатов. Наши дипломаты не сумели ею воспользоваться… Впрочем, и их винить нельзя. Неверен курс! Все решит только вооруженная сила… В восемнадцатой комнате я с самого начала сказал: недостаточно одного только преследования этой делегации, не так воюют с большевизмом. Но мое мнение отвергли — «формальное мышление… Где сейчас Фрунже?

— В горах на северо-востоке от Ангоры…

— А русский капитан? Почему он не вернулся вместе с вами?

— Он ведь инструктор в понтийском отряде. Отсыпается в своей пещере. Ждет фургоны советской делегации. Вбил себе в голову, что должен рассчитаться с Фрунже. Производит впечатление ненормального. По любому поводу хватается за револьвер. Он и с понтийцами не в ладах…

— Да, господа врангелевцы потеряли разум, — посетовал седой. — Сами себя обманывают. Все их союзы и монархические общества — игра, не пошатнут большевизм, не спасут их армию, не имеющую почвы. Они обеспечат свое существование только честным служением английской короне и… скромностью. Только мы можем свалить большевизм… Задуманный капитаном выстрел — иллюзия борьбы. Это будет пустой звук.

ВАНЯ

Вороной конь Вани шел рядом с арабом командующего. «Слава аллаху, закончили, — с надеждой думал Ваня. — Теперь горами добраться до Хавзы, а там и море засинеет. Скатиться к морю, и все — позади… А что впереди?»

Недруги теперь еще более озлоблены успешным исходом в Ангоре дела украинской делегации. Греческие — еще и потерей отрядов Понта: в городе на базаре говорили, что началась добровольная сдача понтийских банд. Но раненый зверь, понятное дело, опаснее…

На обратном пути к морю Ване было тоскливо. Найдет ли в Батуме у Ашотки письмо от жены? А может быть, она теперь — бывшая жена? Как жить дальше, если не окажется письма?

Хотел увидеть на обратном пути новую жизнь крестьян, лучшую. Мечта Вани вроде неваляшки: как ни укладывай ее — встает. Думалось — вот-вот увидит такое, что означает падение Хоромских повсюду.