Турбулентное мышление. Зарядка для интеллекта - [33]

Да что там! Сам Рене Декарт, один из величайших мыслителей в истории, «доказывал с полным логическим обоснованием, что открытый Торричелли эффект давления воздуха невозможен. Однако Торричелли, вопреки утверждениям этого маститого учёного, удерживал столбик ртути на метровой высоте. Кроме того, он поставил опыт, показавший, что если выкачать воздух, заполняющий пространство между двумя медными тарелками, то даже четыре лошади будут не в состоянии растащить их», – приводил пример Эдвард де Боно.

«… Cкептицизм и недоверие, понятная и будничная реакция, для учёных оправданная. Хуже, когда недоверие переходит в свою ненаучную разновидность – нежелание присмотреться повнимательней … Когда Галилей изобрёл телескоп и открыл спутники Юпитера, ему упорно не верил праведный иезуит Шейнер. Несколько смущаясь лёгкой возможности разрешить спор, Галилей предложил ему взглянуть в телескоп. «Даже не хочу смотреть!» – гордо ответил Шейнер. Склонность специалистов любой отрасли знания утверждать, что на сегодня в их области мир окончательно объяснён, – лишь расписка этих специалистов в своей бесплодности» (Губерман, 1969. С. 276).

–  Потенциального учёного отличает исходное состояние организма под названием «любознательность». Оно есть у любого ребёнка, просто надо его развивать. Возьмите весной школьников на экскурсию, заведите их в лужу с лягушачьей икрой: те дети, которые не уйдут из лужи, вырастут биологами, а те дети, которые не заметят икру и будут шлепать по луже, думая над тем, как получается факториал, станут математиками. На самом деле всё очень просто: надо вовремя давать детям пищу для ума, а таланты сами выпирают из организма, – говорил в одном из интервью в октябре 2012 года Симон Эльевич Шноль, наш выдающийся современник, биофизик с мировым именем, профессор МГУ, историк советской и российской науки. – Я вижу, как меняется аудитория. Мне повезло: я застал подъём активного отношения к учёбе – в конце 1950-х – начале 1960-х годов, в хрущёвскую оттепель. Таких студентов я, к облегчению своему, больше не вижу, потому что они были очень тяжелы для лектора. Они знали всё, что я им сообщал, и задавали неудобные вопросы. Например, на лекциях они тянули руки и кричали: «А вы не читали такую-то работу в Nature?» А я – не читал. «А там ведь вот что написано!» После такого наглого типа любой лектор начинал заикаться, что было, честно признаюсь, замечательно.

Пожизненная страсть к познанию у Эйнштейна, по словам того же Игоря Губермана, пробудилась в том числе и под влиянием невероятного удивления при виде как раз стрелки компаса, ведущей себя по-живому. У подлинных учёных любопытство «доходит до крайности, почти до анекдота…

Датчанин Финзен, заметивший ещё в молодости целительную силу солнечных лучей и потративший затем всю жизнь на создание дуговой лампы, имитирующей солнечное излучение. Он экспериментировал на себе самом, наживая язвы от ожогов, бедствуя, подвергаясь насмешкам и нареканиям. Лампу он успел создать незадолго до смерти, а умирая, с жадностью воскликнул: «Если бы я мог присутствовать на своём вскрытии!»…

Июльской ночью 1905 года умирающий терапевт Нотнагель, врач знаменитый и талантливый, ощутив, что ночь уже не пережить, описал классическую картину смертельного приступа сердечных спазмов. До последних минут занимался холодным самонаблюдением Павлов. Он изучал свою болезнь, ставил диагноз по ощущениям. Отёк коры. Он не ошибся в диагнозе.

За два года до смерти снялся с учёта в клинике физиолог Берштейн. Он безошибочно диагностировал себе болезнь, точно определил оставшиеся сроки. И заторопился. Писал статьи, завершил книгу, раздарил идеи ученикам…

Так умирал Мечников. «Вскроете меня, – говорил он ученику, – обратите внимание на кишки, на их стенки». Учёный посмертно проверял идеи о механизмах старения… и т. д.» (Губерман, 1969. С. 146–147).

Выдающийся философ, экономист, один из идеологов Пролеткульта, врач-естествоиспытатель Александр Богданов (Малиновский) погиб в ходе экспериментов на себе. В 1926 году он стал одним из организаторов и первым директором учреждения, ставшего затем Центральным институтом переливания крови в Москве. Два года спустя 12-й опыт по обменному переливанию крови оказался для него роковым (говорят, что из-за разницы в резус-факторах).

В исследовании американского автора Дугласа Хьюстиса указывается: «…После революции Богданов создал грандиозную программу образования пролетариата, которую Ленин закрыл, заметив, что она развивается слишком независимо от линии партии. Ленин с глубоким подозрением относился ко всему, создаваемому Богдановым, поэтому при обсуждении плана создания института по проблеме переливания крови Ленин воспринял идею в принципе, но её финансирования не обеспечил». После смерти Ленина в 1924 году Богданов убедил Сталина поддержать его предложение. Мы не знаем, какие аргументы он использовал, возможно, решающую роль сыграла военная предназначенность института. Богданов был выдающийся теоретик марксизма, и Сталин мог хотеть его участия в «ближнем круге» в качестве противовеса лидерам, в которых он видел серьёзную угрозу…» – пишут со ссылкой на зарубежного исследователя И.Ю. Мальцева и Б.К. Мовшев из Гематологического научного центра РАМН (Сб. Новое в трансфузиологии, Вып. № 42, М., 2006)