Турако - птица печали - [4]

Шрифт
Интервал

Такая благосклонность никого не удивила. Еще тогда, когда умер ее дед, даже не успев войти в новый дом, судья, вопреки всякой очевидности, постановил, что это была естественная кончина. А когда отец скончался в гостинице, не было произведено никакого следствия. Жюли не подавала жалоб так подействовал на нее вид обнаженного трупа Матье Керна, раскинувшегося посреди расшитых жемчугом подушек в постели на простынях из черного шелка. Зиа поначалу всполошилась. Успокоилась она, лишь увидав, как из спальни Жюли вышел на рассвете Ребель, насвистывая мелодию, ставшую гимном борцов с колониализмом: значит, хозяйке нечего бояться, пока он у власти.

Вооруженная борьба длилась пять лет. В армии Освобождения участвовали оба племени, составляющие местное население: Ибисы и Орлы. Победа досталась им в упорной борьбе. Каждая из сторон пользовалась поддержкой из-за рубежа от враждующих друг с другом стран, использовавших этот конфликт, чтобы избежать прямого столкновения, слишком опасного для всех...

Рано оказавшись наследницей, Жюли раздала большую часть обрабатываемых земель повстанцам, потомкам тех, кто в колониальную эпоху работал на ее семью. Дед ее показал пример, передав туземцам несколько ферм, за что, собственно, колонисты, выступавшие против такого либерализма, его и отравили. Жюли оставила себе лишь луга и рощи, окружавшие Виллу. Совокупность всего этого составляла Усадьбу. Она обнесла ее каменной оградой, достаточно высокой, чтобы не разбегалась скотина, и достаточно скромной, чтобы не раздражать завистливых соседей.

Жюли выросла вместе с борцами за независимость и хорошо знает их всех. Она называет их по имени, и даже самые жестокие из них ее не пугают. Она знает и их родителей, и их детей. Лечит их в диспансере, который открыла в освободившемся помещении миссионерской часовни. Все знают, что она не раз передавала крупные взносы Ребелю, что позволило тому вооружить клан Орлов и внести весомый вклад в победу. Искренне презирая богатство, она может не бояться грабителей: чего там грабить, когда у нее, похоже, ничего не осталось. Чтобы придать больше веса своему противостоянию крайностям нового режима и оправдать свое право на критику, она хотела бы быть арестованной и осужденной. Но Ребель лишает ее возможности стать жертвой репрессий. К тому же ей не претит участвовать в псевдодемонстрациях протеста, которые тот сам же тайно организовывает и контролирует, чтобы успокоить разочарованное население.

Если это между ними некая игра, то никто не может или не хочет понимать ее правила и цели. Ребель знает, что одного любовного пыла мало, чтобы добиться того, в чем он больше всего нуждается, - уважения Жюли Керн. Он все еще верит, что она избрала его, чтобы поддержать чувство, родившееся в отроческом возрасте, но ее застывшая улыбка в момент, когда ему кажется, будто он полностью обладает ею, напоминает ему, что он не может посягнуть на свободу, которую она сама для себя завоевала, и он понимает наивность своего самомнения.

* * *

Всю вторую половину дня Жюли делала прививки в диспансере. На Виллу она вернулась страшно усталая. На террасе сидел Пьер и наблюдал за звездами.

- Хотите глоток вина? - спросила Жюли.

- С удовольствием. А ведь раньше я совсем не пил. Бутылка, похоже, очень старая.

- Она одна только и сохранилась в подвале отца. Остальные украли как раз в тот день, когда я его хоронила.

- Каким он был? Я часто думаю о нем. Наверное, потому, что здесь я оказался благодаря ему. Если бы он не нашел...

- Его невозможно описать. Он руководствовался во всем только своим собственным мнением. Говорили, он очень любил женщин. Они находили его красивым, нежным... я тоже, и я...

Она умолкла.

- А кроме этой фотографии у вас сохранилось что-нибудь еще?

- Все остальные я растеряла. Даже те, где я снята с ним.

- А он оставил какие-нибудь заметки о том древнем поселении, где я работаю?

Жюли не отвечает. Она наливает в стаканы вина, закрывает пробкой еще наполовину полную бутылку и выбрасывает ее на крыльцо, где бутылка разбивается вдребезги. Этот резкий жест приводит Пьера в замешательство. Он не решается спросить, почему она это сделала. Жюли, улыбаясь, уходит вниз, на кухню, где Зиа готовит ужин.

- Может быть, я не один одинок? - спрашивает он у ночи.

Когда пришла Жюли, немой мальчик спрятался. А теперь он подходит к Пьеру. Тот его не прогоняет, не смотрит на него, молчит. Мальчик забирается к нему на колени. Чтобы он не упал, Пьер неловко придерживает его за талию. Ему хотелось бы рассказать мальчику о небе, о звездах, о деревьях, о криках животных, о ночи, о страхе, но, стараясь избежать какой бы то ни было фамильярности, он продолжает молчать. Он прикидывает даже, как без грубости отвязаться от ребенка, если кто-нибудь войдет на террасу. И в то же время доверчивость мальчика его трогает: она оживляет в памяти образы, которые он так старался забыть. Напрасно.

Из кухни доносятся голоса Зии и садовника Пери. Тот сомневается, надо ли приносить обезьянку в жертву. Зиа не перебивает его. Но когда он называет ее брата, Отшельника, шарлатаном, она взрывается. Она так кричит, что Пери замолкает. Чтобы завоевать прощение, он нашептывает ей на ухо слова песенки о том, как распускаются красные цветы на деревьях. Она слушает и успокаивается.