Тур — воин вереска - [99]

А на полке у старухи приметил капитан Оберг ветхие берестяные книги. Таких книг он не видел никогда — даже в своём университете в Уппсале, где изучал право; а там в библиотеке каких только не было книг!.. Одну из диковинных книг Старая Леля держала на коленях; как видно, она читала её перед его приходом. Оберг заглянул в книгу: там было много чего нацарапано, но не латиницей и не буквами славянскими. То, что увидел капитан, и буквицами назвать было не с руки: будто птичка малая ходила по бересте и оставила бессчётные и не вполне ровные следы лапок, несколько похожие на древние руны. Это была явно колдовская книга. Или очень древняя книга языческая — быть может, написанная самим лесным божеством...

Капитан узнал эту старуху: именно она вылечила его. Хотя он видел её в лихорадке и в бреду и прежде сомневался — существует ли она вообще или она видение кошмарное, образ, порождённый недугом, химера, коей не место в христианском мире. Впрочем, как бы страшна эта старуха ни была, лекарское ремесло она знала хорошо. И у него возникло к ней чувство благодарности и вместе с тем доверия, но то, что перед ним сидит колдунья-чернокнижница, он не сомневался и даже подумал, что где-нибудь в Севилье или Картахене она уже три раза была бы приговорена инквизицией к аутодафе, поскольку там сжигали и за меньшие вины, чем колдовство, — например, за то, что у старухи жила в доме чёрная кошка[77]. Одета колдунья была весьма бедно — в какую-то старую рубаху, в прореху которой проглядывала худая грудь с выступающими рёбрами и ключицами. И нос у неё смотрел клювом, седые космы торчали паклей, глаза были круглые, как у птицы, а шея — как шея у черепахи, которой не одна сотня лет.

Оберг отвёл глаза, пряча удивление, — неужели когда-то и она была молода?.. Как бы то ни было, он рассчитывал на её добросердечие.

Старая Леля угостила его понюшкой табаку. Странная это была понюшка — от которой он ни разу не чихнул; и табаком она вовсе не пахла. Потом она протянула ему деревянную чашку с похлёбкой и деревянную же ложку весьма грубой работы. Только тут капитан понял, что ужасно, смертельно голоден, и жадно ухватился за чашку, за ложку. Принялся черпать похлёбку, обжигаясь и наспех проглатывая варево, какое оказалось, несмотря на неприглядный вид, довольно вкусным и напоминало ему тот artsoppa, гороховый супчик, которым он порой радовал себя, ещё будучи бедным уппсальским школяром.

Старуха улыбнулась.

— Еда тебе не помешает — далека твоя дорога.

Оберг посмотрел на неё с благодарностью и вынул изо рта некий корешок.

— Тут какие-то корешки...

Старуха опять улыбнулась и кивнула ему.

— Вижу, добрый ты малый... Хлебай, хлебай! Ещё и не такого хлебнёшь. Мне это ясно видно. Ещё мне видно, что минует время, и ты опять придёшь в наши края... как приходит сюда туман и принимается глодать мне кости. Ох-ох!..

Всё это он видел и слышал, но старуха меж тем читала свою книгу и беззвучно шевелила бескровными губами...

Оберг тоже улыбнулся и повторил:

— Ох-ох!.. — потом он ещё что-то достал изо рта, положил себе на ладонь, рассмотрел, повернув ладонь к свету. — Это какие-то червяки?

— Вот ещё! Червяки! Стану я гостя червяками угощать! Это змеёныши — повкуснее пища будет... Для себя варила. Но с гостем как не поделиться!..

Капитан удивился, что старуха говорит с ним по-шведски; он был уверен, что ещё минуту назад она ни одного шведского слова не знала. Но он не стал раздумывать над этим дальше, поскольку голова у него так приятно закружилась и был он так отчаянно пьян, будто выпил только что разом несколько кубков забористого вина: ноги не шли, они совсем не двигались, в хижине всё окрасилось в некий волшебный оранжевосолнечный цвет, стало тепло и уютно, грудь распирала весёлая песня, готовая вот-вот прорваться, а старуха, безобразная внешность которой только недавно вызывала у него почти омерзение, показалась ему теперь вполне милой женщиной.

...читала свою книгу и беззвучно шевелила бескровными губами...

Старуха сказала:

— Будущее — это тоже дорога. Ты пришёл дорогу спросить. Хочешь знать и про будущее?

— Хочу, — Оберг вернул ей чашку... как будто вернул.

Или задремал? Или прозрел волшебным внутренним зрением, коим не видел никогда? И теперь видел всё-всё — даже, быть может, то, чего не было, но что могло быть? Или не было всего того, что было до этого, а это, что было после того, было всегда? Теперь он так ясно понимал это! Что всё — обман... Вот ведь диковинное приключение! Вот ведь неожиданная мысль!..

В дальнем углу хижины у этой ведьмы стояла плашка на ножках, а на плашке что-то явно лежало, но что — неизвестно, так как было накрыто рогожкой. Старуха поманила Оберга к этой плашке, посадила его прямо перед плашкой на чурбан, подбросила сучьев в огонь, чтобы было виднее. Затрещали сухие сучья в очаге, полыхнуло жёлтое пламя, взвился дымок.

Тут сказала старуха:

— Смотри и слушай! — и сдёрнула рогожку с плашки.

А там лежали... четыре отрубленные головы. От неожиданности, от ужаса капитан Оберг так и отшатнулся, и рука его невольно потянулась к поясу, где у него всегда была прицеплена шпага; но давно уже там не было шпаги. К тому же он от внезапного испуга как будто оправился.