Тур — воин вереска - [66]

Рассказывая всё это, сам вздыхал Радим, и лицо его было грустно... Видно, крепко захватила его любовь.

Здесь, раз уж мы коснулись темы книг, нанесём ещё один штришок на портрет Радима Ланецкого, молодого шляхтича и нашего доброго героя. И заметим на этой страничке, что Радим действительно очень любил книги и много времени проводил за чтением их. Читал он всё, что попадалось ему в руки, и на русском, и на польском языках, немного по-немецки — Волчий Бог научил. Попадались ему и летописи, и книги по разным наукам — по алхимии, например, и вертограды, и лечебники (к ним интерес был явным плодом влияния Волкенбогена), и высокие духовные стихи старых поэтов — Лявона Мамонича, Криштофа Филалета, Симеона Полоцкого. Из всего, написанного Симеоном, Радиму было близко творение его, именуемой «Картиной человеческой жизни»; писанное по-польски, переводится оно примерно так:

Едва только Господь на этот свет человека приводит,

Лет до шестнадцати, заметь, чем он занят:

Бодрое воспитание тут, конечно, увидишь.

И найдёшь баловство, и удовольствия, и разные игры.

Потом, набравшись разума и силы,

Учится ремёслам юноша милый.

Последующие столько же лет, к чему он имеет охоту?

Как и прежде, смотри, тут — разные дела.

Третьи шестнадцать лет его полны забот.

Предстоит каждому искать пропитание от своей работы.

А кто хочет, в это время, о спасении души заботиться может.

Законам и старшим подчиняйся, милый друг.

А когда сорок восемь лет уж минует,

В четвёртые шестнадцать лет, как пример свету,

Своими познаниями щедро с другими делятся,

Всё, что в труде обретено, предлагают молодым.

Вот уж и шестьдесят четыре наступило,

Ходи теперь на трёх ногах, мало осталось силы.

Голова твоя тяжела, из глаз ручьи льются,

Попусту не влачись, а сядь у тёплого камина.

Есть ли у тебя что — употребляй, и помни о могиле.

Скоро конец тебе будет, в ней и отдохнёшь.

Пять раз по шестнадцать — считай, конец века,

И на что после того надеяться человеку?

Прах ты есть, стало быть, в прах и обратишься,

Рухнешь однажды, ты будь хоть, как кедр, высок.

Скипетры, обряды, замки и тиары,

Взгляни, свой конец имеют.

Твой конец — катафалк...

Грустноватое, конечно, стихотворение и философическое, и нам здесь может показаться несколько необычным то, что именно оно нравилось Радиму — человеку, пребывавшему в том возрасте, в котором большинству близки и понятны совсем другие стихи. Вроде таких, к примеру, как эти:

Мы будем вместе с упоеньем

Вдыхать прохладу ночи, дня.

Мы будем рядом, добрый гений.

Ты робко скажешь: «Я твоя!..»

Или таких, как следующие:

Мы возьмём вина по кружке,

Песню славную споем!

А потом шепну подружке:

Хорошо же нам вдвоём...

Но таков уж он был наш герой — с душой чуткой, лирической, с честным отзывчивым сердцем и с пытливым деятельным разумом, стремившимся заглянуть всё вперёд и наперёд — и за шестнадцать лет, и ещё за шестнадцать, и ещё... и, говоря скромно, не прибегая к высокому штилю, заметим, что лелеял Радим наш желание или, может, мечту — жизнью своей так распорядиться, чтобы принести не только дому своему и близким, но и отечеству какую-нибудь пользу.

А более всего Радим любил читать о древних героях и богах — античные греческие мифы, и хорошо их знал, и, бывало, иные с удовольствием рассказывал домашним. Стихи и мифы читал Радим и в книгах, и в списках. Не ленился и сам переписывать кое-что — скрипел у себя в горенке пером вечерами.

Радим давно уже звал отца Никодима и его семью перебраться в Красивые Лозняки. Многие гибли в это лихое время, с жизнью расставались ни за грош. А священник и его семья жили прямо на виду, считай, на перепутье множества дорог. Не случилось бы беды!.. Немало лиходеев и шишей ходило туда-сюда через Рабовичи, да всё мимо церкви, да всё мимо дома доброго священника, да сумой дырявой днём трясли: «Подай, Христа ради, батюшка!», да ночами в окна стучали, грозно поигрывая кистенями: «На печку пусти!», да, бывало, ломились и в двери... В имении же, стоящем особняком, они были бы в большей безопасности. Однако отец Никодим всё отказывался, говорил, что какие бы лихие времена ни были, он не может оставить приход и прихожан, ибо разве пастух бросает стадо, когда вокруг рыщут волки?.. Свято верил священник в то, что Господь заботами его не оставит.

Кукушечка

Нежные чувства, набиравшие силу в сердце у Радима, преобразили его; он теперь был весел и добр, чуток ко всем, щедр; он и прежде был великодушен, но теперь великодушию его, казалось, не было границ; он мог бы простить близким любую обиду, мог безропотно переносить любые превратности жизни, мог не замечать чужих проступков и ошибок — и не замечал, главным образом, в среде крестьян, которым в эту лихую годину, видел, было более всех тяжело. А ещё он стал шумным и деятельным. И хотя война откатилась на юг и в округе стало значительно тише, Радим вознамерился из Красивых Лозняков сделать крепость, превратить имение в фортецию (от русских офицеров Радим впервые услышал это слово; может быть, именно тогда у него и зародилась мысль сделать усадьбу неприступной), и делал, и превращал: укреплял с мужиками ворота, возводил частокол на месте старого и весьма ветхого забора, рыл глубокий ров; и с топориком, и с лопатой сам управлялся.