Тур — воин вереска - [65]

— Иисус сказал: «Где двое или трое собраны во имя Моё, там Я посреди них»[60].

Они как будто на любви, на страсти к книгам сошлись. Надобно здесь нам заметить, что было у Ланецких и в Лозняках, и в могилёвском доме немало книг, однако все они были Радимом прочитаны, а иные и не по одному разу, и многие места из них он едва не помнил наизусть. И приходил юноша к отцу Никодиму за книгами новыми, и, прочитав, беседовал со священником о прочитанном, и притом являл немалые сообразительность и глубокость мысли, глубокость, столь несвойственную молодому поколению, обнаруживал хорошую память и широкую начитанность. Всем этим Радим быстро снискал уважение священника; и вовсе не потому, что шляхтичем он был, отпрыском богатого и знатного семейства; за внимательный взор, за ясность мысли, за умение точно и коротко выразить то, о чём думает и что его тревожит, что вызывает сомнения (а сомнений немало было у молодого разума, ищущего себе пути), уважал и отличал отец Никодим юного Радима, на проповедях своих, отыскав его взором в толпе прихожан, на светлом лике его глазами отдыхал и к нему, к Радиму, с речами возвышенными с амвона обращался.

Однако сестрице своей Радим с улыбкой признался, что вовсе не за книгами, которые, конечно, очень любит, и не за благословением к священнику, не к руке его припасть он ходит, а ходит он в дом к отцу Никодиму с надеждой Марийку хоть мельком увидеть и обменяться с девушкой, с подружкой детских и отроческих лет, парочкой самых простых слов. И открылся брат Любаше, что всякий раз очень радуется, когда Марийка попадается ему на глаза. Тогда он напрочь забывает обо всём на свете, и о высокоучёных беседах с отцом Никодимом, и зачем к нему в дом пришёл, и о себе самом он не вспомнит, и даже в «Отче наш» он перепутает строки, если пройдёт у него за спиной, скромно потупив очи и подолом нового платья шелестя, юная красавица. И когда отец Никодим о солнечном луче толкует, согревающем душу, Радим думает о Марийке; и когда старик поминает свет, указующий заблудшему путь, думает о Марийке Радим; и когда священник о крепости говорит, оберегающей бедного грешника от невзгод, только о Марийке нежной Радим и помышляет...

Слушала Любаша признания брата, и, думая одновременно о Густаве, к которому душа её в хижину, в шалаш лесной так и рвалась, Радима хорошо девушка понимала. И догадывалась она теперь... да, пожалуй, уж и знала наверняка, что и Марийка, ох, неравнодушна к красавцу брату её. Вот почему тогда в церкви у Марийки дрогнула рука, когда Любашу она внезапно увидела, вот почему в тот день у Марийки красно зарумянились щёки: верно, увидев Любашу, тут же вспомнила она о Радиме, и затрепетало у юницы нежное сердечко. И подолом платья нового шелестит Марийка не случайно, и не случайно ходит она у Радима за спиной, когда седовласый отец её, листая какое-нибудь житие да назидательно тыча пальцем в потолок, прочитывает что-то... чего, кроме него, никто и не слышит.

Радим, человек сильный и телом и душой и с чутким честным сердцем, открылся Любаше в своих давних и нежных чувствах к Марийке и нашёл у доброй сестрицы поддержку, понимающую подружку в ней нашёл, коей можно поверить любые сердечные тайны, с коей можно поделиться самыми сокровенными впечатлениями трепетной души. И она, неплохо зная Марийку ещё по детским и отроческим годам, одобряла его выбор. Сама не раз видела Любаша, как первые могилёвские красавицы, дочки высоких городских вельмож, богатых и очень знатных, с многими поместьями и угодьями, с домами в Вильне, Кракове и Варшаве, с Радима глаз не сводили и прибегали к всевозможным девичьим уловкам, чтобы оказаться перед ним на виду или как-то завладеть вниманием его — то смеялись погромче, попереливчатей, то роняли возле него какую-нибудь вещицу на балу, на ассамблее в надежде, что он, рыцарь и кавалер, вещицу поднимет и даме вернёт, то вздыхали жеманно и томно закатывали очи, а то и записочки ему слали, не подписав от кого, чтобы оглянулся он и поискал глазами, чтобы наткнулся ищущим, внимательным взором на глазки голубенькие, на лобик блестящий и круглый, на розовые щёчки и красные, чуть приоткрытые, зовущие губки... но в сердце у Радима, учтивого кавалера, с некоторых пор Марийка поселилась, девушка скромная, строгих правил, дочка весьма небогатого рабовичского священника; не увидел Радим броских прелестей цесарок и павлиниц, на ухищрения их не поддался, не сражён был красотой девушек-фламинго, не увидел райских и венценосных, хохлатых и пышнохвостых, с серебряными и золотыми перьями, не увидел живущих в алмазных клетках. Был очарован Радим простой сизокрылой горлицей и её благорасположение приобрести мечтал.

И часто вечерами, в уютных сумерках, рассказывал Радим сестрице, какая Марийка замечательная девушка — как она смотрит грустно, и хочется её от тягот этого жестокого мира защитить, заслонить, как она вздыхает тихонько, и хочется её к груди прижать и пожалеть, и какими тревожными, полными слёз глазами она взглядывает на него, когда он собирается возвращаться домой, — так взглядывает Марийка, что у него уж нет сил уходить, сел бы он в доме её, в доме священника отца Никодима, взял бы Марийку крепко, на колени к себе посадил и всю жизнь вот так держал бы — смотрел бы на неё нежно, от тягот и забот оберегал, злых людей могучей рукой отодвигал и красотой её любовался.