Тур — воин вереска - [5]
Четвёртое положение: у тех же малороссов «ланец» значит и «старец», «мудрец». Понятно, что и это приятное, лестное значение не могло не нравиться Яну. С одной стороны, явно был у него в предках некий мудрый старец, давший прозвание семье, а с другой стороны, разве не мудро Ланецкие всё устроили у себя в хозяйстве? разве не дельно они своим хозяйством управляют? и разве нет в них ныне согласия с древней фамилией?..
Но всякий раз, когда он в рассуждениях своих добирался до «лань-мудреца», до мудрого управления и до примеров этого управления, пиво уже плескалось едва на донышке кружки (а то и второй-третьей по счёту), и добрый шляхтич несколько утрачивал в своих заключениях необходимые последовательность и ясность или вообще терял нить разговора, отвлекался на что-нибудь иное, более живое и интересное, чем хождения в тёмные глубины родовой истории. И потому ни домашние, ни друзья шляхтича Ланецкого не знали, были ли у него ещё в запасе фамильные «положения». Но мы откроем: были. Он мог ещё глубже копнуть — во времена язычества, когда в славянских землях весьма часто можно было услышать имя Ланец; так называли мальчиков, что «родились в прошлом году». Какой смысл в это имя вкладывался, теперь трудно сказать — за давностью времён...
От жены Алоизы, любимой райской розы, у Яна Ланецкого были трое детей: старший сын Радим, дочь Люба и младший сын Винцусь.
Про Любу, Любашу, мы подробнее скажем ниже. Про младшего ещё вообще мало что можно сказать — слишком юн он был летами, в отроческом возрасте пребывал, полном прекрасных заблуждений и чистых мечтаний, и никак не проявил себя. А вот про старшего — у нас выйдет обстоятельный сказ.
Радим
Рассказывали, что когда мать Алоиза была беременна Радимом, ей приснился сон, будто она спала у себя в уютном алькове и будто почувствовала прикосновение к животу чьих-то тёплых рук, и она будто открыла глаза и увидела старца, положившего ей руки на живот. Она совсем не испугалась этого чужого старика, появившегося в доме неведомо откуда, а только немного удивилась — как его никто не остановил по пути к ней в спальню. Старик будто не заметил, что она проснулась, и Алоиза опять прикрыла веки и только из-под опущенных ресниц тихонько следила за ним. А он как бы весь светился радостью, этот необычный старик, потом, склонив голову, приложился ухом к животу, прошептал единственное слово «меллон» и исчез — словно растворился в воздухе.
Здесь Алоиза и в самом деле проснулась и огляделась в алькове, но была она тут совершенно одна, хотя явное оставалось ощущение, что кто-то вот только-только прикасался к её животу, и слушал его чутким ухом, и скорым шагом вышел вон — лёгкая кисейная занавесь ещё как бы колыхалась, и незнакомое слово «меллон» явственно звучало у Алоизы в ушах. Она подумала: может, это приходил Ян, который любил вот так послушать у неё живот...
В тот же день Алоиза спросила у Яна, не заходил ли он к ней. Он ответил, что не заходил. И никто из хозяйских женщин не заходил, и не видели в доме никакого старика. А одна молодка из дворовых, Ганна, которая тоже ждала ребёнка и была уж на сносях, сказала, что это, верно, был непростой старик, что приходил это Николай-угодник. И радовалась молодка за пани, говорила — хороший знак — крепкий и здоровенький родится ребёночек, и этого ребёночка она поможет пани вскормить.
Никто в имении не знал, что означало слово «меллон», между тем Алоиза хорошо запомнила — слышала она именно это слово. Она спрашивала у Яна, тот плечами пожимал; потом он сам спрашивал у других шляхтичей — и у соседей по имению, и в Могилёве, — что за слово такое. И те не могли сказать, разводили руками; предполагали: похоже, что греческое слово. Рассудили разумно: ежели Чудотворен был грек, то, верно, и говорил он не по-халдейски, не по-иудейски и не по-персидски, а по-гречески. Но не было у них книг, чтобы посмотреть.
Подумали тогда Ян и Алоиза: у них хороший был священник в селе и много имел книг, и говорили о нём прихожане не только как о добром пастыре духовном, но и как об учёном муже, и он вполне мог знать, что это за вещее слово. А тут ребёночек и родился, к самой разгадке поспел, и Ланецкие спрашивали у священника, учёного мужа, когда тот новорождённого крестил, что за слово такое «меллон»? Даже не заглядывая в книги, ответил православный священник, что это слово греческое μελλον и означает оно — «будущее»...
Алоиза и Ян весьма обрадовались известию. Действительно, хороший это был знак. Чудотворец приходил, Чудотворец сердечко слушал и радовался, Чудотворец, покровитель детей, будущее возвестил. Видно, новорождённому мальчику, славному Радиму, долго и счастливо предстояло жить, много хороших дел сделать, добрую память о себе оставить. Ян за кружечкой пива так размышлял: и он сам, и Алоиза, и другие все домашние — дети настоящего, а Радим, сын его плоть от плоти, кровь от крови, — дитя будущего; тому свидетель есть весьма высокий...
Ганна, которую с рождением господского младенца взяли со двора в дом, со всем хорошо справлялась одна — не только кормила малыша и ещё своих двоих близнят (в роскошных крестьянских персях её даже после всех кормлений оставалось молоко), но и сидела с ним, бдела и радела над ним чуть не больше матери, и не было необходимости в каких-то ещё мамках и няньках. Ганна, добрая душа, чистое открытое сердце, скоро и для Алоизы стала незаменимой — из пособницы, сама о том даже не помышляя, угодила прямиком в подружки; великая честь для простолюдинки — госпоже напёрсток подавать, в иголку ей нить вдевать и откровения её за рукоделием слушать... Панского малютку Ганна любила едва не больше своих двоих, а уж времени с ним проводила — точно больше. И постоянно пела ему, голос у неё был неплох. Уже потом, много лет спустя, Ганна частенько говорила, что пела песню, когда Радим рождался, она пела песню, когда убаюкивала его, и когда он пошёл впервые, пела; и когда он сказал первое слово — это слово было из её песни. И когда он болел, она пела ему. И когда он найдёт суженую свою и будет жениться, Ганна споёт ему венчальную. А если его ранят, она песней его излечит, ибо песенное слово очень сильное зелье — лучше всяких пластырей и декоктов лечит. Много песен знает кормилица и няня Ганна...
Остросюжетный исторический роман о молодом лекаре, полоцком дворянине, попавшем в водоворот событий 1812 года: тылы наполеоновской армии, поле боя близ Бородина, горящая Москва, отданная во власть мародёрам, и берега Березины. Самые драматические эпизоды войны... Это роман о жизни и смерти, о милосердии и жестокости, о любви и ненависти...
Молодой боярин не побоялся сказать правду в глаза самому Иоанну Грозному. Суд скор - герой в Соловках. После двух лет заточения ему удается бежать на Мурман; он становится капером - белым рыцарем моря…
Герой романа, человек чести, в силу сложившихся обстоятельств гоним обществом и вынужден скрываться в лесах. Он единственный, кто имеет достаточно мужества и сил отплатить князю и его людям за то зло, что они совершили. Пройдет время, и герой-русич волей судьбы станет участником первого крестового похода…
Роман переносит читателя в Петербург второй половины XIX столетия и погружает в водоворот сложных событий, которые и по сей день ещё не получили однозначной оценки историков. В России один за другим проходят кровавые террористические акты. Лучшие силы из императорского окружения брошены на борьбу с непримиримым «внутренним врагом»...
Новый исторический роман Сергея Зайцева уводит читателя в глубокое средневековье – в XII век, в годы правления киевского князя Владимира Мономаха. Автор в увлекательной форме повествует о приключениях и испытаниях, выпавших на долю его юного героя. Это настоящая одиссея, полная опасностей, неожиданностей, потерь, баталий, подвигов И нежной любви. Это битва с волками в ночной степи, это невольничьи цепи, это рэкетиры на средневековых константинопольских рынках. «Варяжский круг» – остросюжетное повествование, построенное на богатом историческом материале.
Действие романа развивается в 1824 г. Дворянин Аполлон Романов, приехав в Петербург из провинции, снимает комнату у молодой вдовы Милодоры, о которой ходят в свете нелестные слухи. Что-то непонятное и настораживающее творится в ее доме - какие-то тайные сборища по ночам... А далее героя романа ожидают любовь и патриотизм, мистика и предсказания, казематы Петропавловской крепости и ужас наводнения...
Жестокой и кровавой была борьба за Советскую власть, за новую жизнь в Адыгее. Враги революции пытались в своих целях использовать национальные, родовые, бытовые и религиозные особенности адыгейского народа, но им это не удалось. Борьба, которую Нух, Ильяс, Умар и другие адыгейцы ведут за лучшую долю для своего народа, завершается победой благодаря честной и бескорыстной помощи русских. В книге ярко показана дружба бывшего комиссара Максима Перегудова и рядового буденновца адыгейца Ильяса Теучежа.
Повесть о рыбаках и их детях из каракалпакского аула Тербенбеса. События, происходящие в повести, относятся к 1921 году, когда рыбаки Аральского моря по призыву В. И. Ленина вышли в море на лов рыбы для голодающих Поволжья, чтобы своим самоотверженным трудом и интернациональной солидарностью помочь русским рабочим и крестьянам спасти молодую Республику Советов. Автор повести Галым Сейтназаров — современный каракалпакский прозаик и поэт. Ленинская тема — одна из главных в его творчестве. Известность среди читателей получила его поэма о В.
Автобиографические записки Джеймса Пайка (1834–1837) — одни из самых интересных и читаемых из всего мемуарного наследия участников и очевидцев гражданской войны 1861–1865 гг. в США. Благодаря автору мемуаров — техасскому рейнджеру, разведчику и солдату, которому самые выдающиеся генералы Севера доверяли и секретные миссии, мы имеем прекрасную возможность лучше понять и природу этой войны, а самое главное — характер живших тогда людей.
В 1959 году группа туристов отправилась из Свердловска в поход по горам Северного Урала. Их маршрут труден и не изведан. Решив заночевать на горе 1079, туристы попадают в условия, которые прекращают их последний поход. Поиски долгие и трудные. Находки в горах озадачат всех. Гору не случайно здесь прозвали «Гора Мертвецов». Очень много загадок. Но так ли всё необъяснимо? Автор создаёт документальную реконструкцию гибели туристов, предлагая читателю самому стать участником поисков.
Мемуары де Латюда — незаменимый источник любопытнейших сведений о тюремном быте XVIII столетия. Если, повествуя о своей молодости, де Латюд кое-что утаивал, а кое-что приукрашивал, стараясь выставить себя перед читателями в возможно более выгодном свете, то в рассказе о своих переживаниях в тюрьме он безусловно правдив и искренен, и факты, на которые он указывает, подтверждаются многочисленными документальными данными. В том грозном обвинительном акте, который беспристрастная история составила против французской монархии, запискам де Латюда принадлежит, по праву, далеко не последнее место.