Тур — воин вереска - [5]

Шрифт
Интервал

Четвёртое положение: у тех же малороссов «ланец» значит и «старец», «мудрец». Понятно, что и это приятное, лестное значение не могло не нравиться Яну. С одной стороны, явно был у него в предках некий мудрый старец, давший прозвание семье, а с другой стороны, разве не мудро Ланецкие всё устроили у себя в хозяйстве? разве не дельно они своим хозяйством управляют? и разве нет в них ныне согласия с древней фамилией?..

Но всякий раз, когда он в рассуждениях своих добирался до «лань-мудреца», до мудрого управления и до примеров этого управления, пиво уже плескалось едва на донышке кружки (а то и второй-третьей по счёту), и добрый шляхтич несколько утрачивал в своих заключениях необходимые последовательность и ясность или вообще терял нить разговора, отвлекался на что-нибудь иное, более живое и интересное, чем хождения в тёмные глубины родовой истории. И потому ни домашние, ни друзья шляхтича Ланецкого не знали, были ли у него ещё в запасе фамильные «положения». Но мы откроем: были. Он мог ещё глубже копнуть — во времена язычества, когда в славянских землях весьма часто можно было услышать имя Ланец; так называли мальчиков, что «родились в прошлом году». Какой смысл в это имя вкладывался, теперь трудно сказать — за давностью времён...

От жены Алоизы, любимой райской розы, у Яна Ланецкого были трое детей: старший сын Радим, дочь Люба и младший сын Винцусь.

Про Любу, Любашу, мы подробнее скажем ниже. Про младшего ещё вообще мало что можно сказать — слишком юн он был летами, в отроческом возрасте пребывал, полном прекрасных заблуждений и чистых мечтаний, и никак не проявил себя. А вот про старшего — у нас выйдет обстоятельный сказ.

Радим


Рассказывали, что когда мать Алоиза была беременна Радимом, ей приснился сон, будто она спала у себя в уютном алькове и будто почувствовала прикосновение к животу чьих-то тёплых рук, и она будто открыла глаза и увидела старца, положившего ей руки на живот. Она совсем не испугалась этого чужого старика, появившегося в доме неведомо откуда, а только немного удивилась — как его никто не остановил по пути к ней в спальню. Старик будто не заметил, что она проснулась, и Алоиза опять прикрыла веки и только из-под опущенных ресниц тихонько следила за ним. А он как бы весь светился радостью, этот необычный старик, потом, склонив голову, приложился ухом к животу, прошептал единственное слово «меллон» и исчез — словно растворился в воздухе.

Здесь Алоиза и в самом деле проснулась и огляделась в алькове, но была она тут совершенно одна, хотя явное оставалось ощущение, что кто-то вот только-только прикасался к её животу, и слушал его чутким ухом, и скорым шагом вышел вон — лёгкая кисейная занавесь ещё как бы колыхалась, и незнакомое слово «меллон» явственно звучало у Алоизы в ушах. Она подумала: может, это приходил Ян, который любил вот так послушать у неё живот...

В тот же день Алоиза спросила у Яна, не заходил ли он к ней. Он ответил, что не заходил. И никто из хозяйских женщин не заходил, и не видели в доме никакого старика. А одна молодка из дворовых, Ганна, которая тоже ждала ребёнка и была уж на сносях, сказала, что это, верно, был непростой старик, что приходил это Николай-угодник. И радовалась молодка за пани, говорила — хороший знак — крепкий и здоровенький родится ребёночек, и этого ребёночка она поможет пани вскормить.

Никто в имении не знал, что означало слово «меллон», между тем Алоиза хорошо запомнила — слышала она именно это слово. Она спрашивала у Яна, тот плечами пожимал; потом он сам спрашивал у других шляхтичей — и у соседей по имению, и в Могилёве, — что за слово такое. И те не могли сказать, разводили руками; предполагали: похоже, что греческое слово. Рассудили разумно: ежели Чудотворен был грек, то, верно, и говорил он не по-халдейски, не по-иудейски и не по-персидски, а по-гречески. Но не было у них книг, чтобы посмотреть.

Подумали тогда Ян и Алоиза: у них хороший был священник в селе и много имел книг, и говорили о нём прихожане не только как о добром пастыре духовном, но и как об учёном муже, и он вполне мог знать, что это за вещее слово. А тут ребёночек и родился, к самой разгадке поспел, и Ланецкие спрашивали у священника, учёного мужа, когда тот новорождённого крестил, что за слово такое «меллон»? Даже не заглядывая в книги, ответил православный священник, что это слово греческое μελλον и означает оно — «будущее»...

Алоиза и Ян весьма обрадовались известию. Действительно, хороший это был знак. Чудотворец приходил, Чудотворец сердечко слушал и радовался, Чудотворец, покровитель детей, будущее возвестил. Видно, новорождённому мальчику, славному Радиму, долго и счастливо предстояло жить, много хороших дел сделать, добрую память о себе оставить. Ян за кружечкой пива так размышлял: и он сам, и Алоиза, и другие все домашние — дети настоящего, а Радим, сын его плоть от плоти, кровь от крови, — дитя будущего; тому свидетель есть весьма высокий...

Ганна, которую с рождением господского младенца взяли со двора в дом, со всем хорошо справлялась одна — не только кормила малыша и ещё своих двоих близнят (в роскошных крестьянских персях её даже после всех кормлений оставалось молоко), но и сидела с ним, бдела и радела над ним чуть не больше матери, и не было необходимости в каких-то ещё мамках и няньках. Ганна, добрая душа, чистое открытое сердце, скоро и для Алоизы стала незаменимой — из пособницы, сама о том даже не помышляя, угодила прямиком в подружки; великая честь для простолюдинки — госпоже напёрсток подавать, в иголку ей нить вдевать и откровения её за рукоделием слушать... Панского малютку Ганна любила едва не больше своих двоих, а уж времени с ним проводила — точно больше. И постоянно пела ему, голос у неё был неплох. Уже потом, много лет спустя, Ганна частенько говорила, что пела песню, когда Радим рождался, она пела песню, когда убаюкивала его, и когда он пошёл впервые, пела; и когда он сказал первое слово — это слово было из её песни. И когда он болел, она пела ему. И когда он найдёт суженую свою и будет жениться, Ганна споёт ему венчальную. А если его ранят, она песней его излечит, ибо песенное слово очень сильное зелье — лучше всяких пластырей и декоктов лечит. Много песен знает кормилица и няня Ганна...


Еще от автора Сергей Михайлович Зайцев
Пепел и снег

Остросюжетный исторический роман о молодом лекаре, полоцком дворянине, попавшем в водоворот событий 1812 года: тылы наполеоновской армии, поле боя близ Бородина, горящая Москва, отданная во власть мародёрам, и берега Березины. Самые драматические эпизоды войны... Это роман о жизни и смерти, о милосердии и жестокости, о любви и ненависти...


Рыцари моря

Молодой боярин не побоялся сказать правду в глаза самому Иоанну Грозному. Суд скор - герой в Соловках. После двух лет заточения ему удается бежать на Мурман; он становится капером - белым рыцарем моря…


Секира и меч

Герой романа, человек чести, в силу сложившихся обстоятельств гоним обществом и вынужден скрываться в лесах. Он единственный, кто имеет достаточно мужества и сил отплатить князю и его людям за то зло, что они совершили. Пройдет время, и герой-русич волей судьбы станет участником первого крестового похода…


Седьмая печать

Роман переносит читателя в Петербург второй половины XIX столетия и погружает в водоворот сложных событий, которые и по сей день ещё не получили однозначной оценки историков. В России один за другим проходят кровавые террористические акты. Лучшие силы из императорского окружения брошены на борьбу с непримиримым «внутренним врагом»...


Варяжский круг

Новый исторический роман Сергея Зайцева уводит читателя в глубокое средневековье – в XII век, в годы правления киевского князя Владимира Мономаха. Автор в увлекательной форме повествует о приключениях и испытаниях, выпавших на долю его юного героя. Это настоящая одиссея, полная опасностей, неожиданностей, потерь, баталий, подвигов И нежной любви. Это битва с волками в ночной степи, это невольничьи цепи, это рэкетиры на средневековых константинопольских рынках. «Варяжский круг» – остросюжетное повествование, построенное на богатом историческом материале.


Петербургский ковчег

Действие романа развивается в 1824 г. Дворянин Аполлон Романов, приехав в Петербург из провинции, снимает комнату у молодой вдовы Милодоры, о которой ходят в свете нелестные слухи. Что-то непонятное и настораживающее творится в ее доме - какие-то тайные сборища по ночам... А далее героя романа ожидают любовь и патриотизм, мистика и предсказания, казематы Петропавловской крепости и ужас наводнения...


Рекомендуем почитать
За Кубанью

Жестокой и кровавой была борьба за Советскую власть, за новую жизнь в Адыгее. Враги революции пытались в своих целях использовать национальные, родовые, бытовые и религиозные особенности адыгейского народа, но им это не удалось. Борьба, которую Нух, Ильяс, Умар и другие адыгейцы ведут за лучшую долю для своего народа, завершается победой благодаря честной и бескорыстной помощи русских. В книге ярко показана дружба бывшего комиссара Максима Перегудова и рядового буденновца адыгейца Ильяса Теучежа.


Сквозь бурю

Повесть о рыбаках и их детях из каракалпакского аула Тербенбеса. События, происходящие в повести, относятся к 1921 году, когда рыбаки Аральского моря по призыву В. И. Ленина вышли в море на лов рыбы для голодающих Поволжья, чтобы своим самоотверженным трудом и интернациональной солидарностью помочь русским рабочим и крестьянам спасти молодую Республику Советов. Автор повести Галым Сейтназаров — современный каракалпакский прозаик и поэт. Ленинская тема — одна из главных в его творчестве. Известность среди читателей получила его поэма о В.


В индейских прериях и тылах мятежников

Автобиографические записки Джеймса Пайка (1834–1837) — одни из самых интересных и читаемых из всего мемуарного наследия участников и очевидцев гражданской войны 1861–1865 гг. в США. Благодаря автору мемуаров — техасскому рейнджеру, разведчику и солдату, которому самые выдающиеся генералы Севера доверяли и секретные миссии, мы имеем прекрасную возможность лучше понять и природу этой войны, а самое главное — характер живших тогда людей.


Плащ еретика

Небольшой рассказ - предание о Джордано Бруно. .


Поход группы Дятлова. Первое документальное исследование причин гибели туристов

В 1959 году группа туристов отправилась из Свердловска в поход по горам Северного Урала. Их маршрут труден и не изведан. Решив заночевать на горе 1079, туристы попадают в условия, которые прекращают их последний поход. Поиски долгие и трудные. Находки в горах озадачат всех. Гору не случайно здесь прозвали «Гора Мертвецов». Очень много загадок. Но так ли всё необъяснимо? Автор создаёт документальную реконструкцию гибели туристов, предлагая читателю самому стать участником поисков.


В тисках Бастилии

Мемуары де Латюда — незаменимый источник любопытнейших сведений о тюремном быте XVIII столетия. Если, повествуя о своей молодости, де Латюд кое-что утаивал, а кое-что приукрашивал, стараясь выставить себя перед читателями в возможно более выгодном свете, то в рассказе о своих переживаниях в тюрьме он безусловно правдив и искренен, и факты, на которые он указывает, подтверждаются многочисленными документальными данными. В том грозном обвинительном акте, который беспристрастная история составила против французской монархии, запискам де Латюда принадлежит, по праву, далеко не последнее место.