Тур — воин вереска - [19]

Генерал Левенгаупт, человек дотошный, исполнительный и умеющий подчиняться, знающий приказы короля (но не знающий ещё о его сомнениях), имел, однако, своё мнение относительно сношений с населением завоёванной страны. Перед ним была поставлена весьма трудная задача — провести огромный обоз через обширную вражескую территорию, причём провести с возможно меньшими потерями и по возможности скорее; не в его интересах было озлоблять население и не в его характере было прибегать к карательным мерам, тем более — без особых на то оснований. Вот и велел хитрый старый лис Левенгаупт любимчику адъютанту своему капитану Обергу ехать с небольшим отрядом далеко впереди обоза и ловить и наказывать — безжалостно, на месте, без лишних следственных и судейских проволочек — мародёров, пойманных за руку, эту сволочь, шатунов и негодяев, и тем самым демонстрировать местному населению сострадательное и справедливое шведское сердце. Как поверят литвины шведу, так, глядишь, и обоз без осложнений и лишних забот пройдёт через земли литвинов. В какой-то мере, конечно, наивно было рассчитывать убедить местное население в том, что все шведы хорошие, но вполне можно было надеяться убедить местное население в том, что не все шведы плохие. Тем более, что это была только одна из мер, придуманных генералом. Как показало дело, все меры, вместе задействованные, неплохо способствовали продвижению обоза, хотя, конечно, без стычек с местным населением на долгом пути не обошлось, но это все были мелочи терпимые.

Другое задание, данное Левенгауптом капитану Обергу, не менее важное, чем первое, — разведка. Король со своими войсками, не знавшими поражений, ныне попал в своего рода западню. При всём его воинском таланте, при мужестве солдат и офицеров, при опытности их, им не хватало ни провианта, ни амуниции, ни боевых припасов, и поэтому шведская армия не могла продолжать наступление на восток — на Смоленск и на Москву. Но и опасно было топтаться на месте, ибо царь Пётр не спал на печке и не вирши лирические писал, а писал на все стороны весьма разумные приказы и отовсюду собирал войска, усиливал свою армию. С другой стороны, Карл не хотел и обоз Левенгаупта бросать, столь большой, сколь и необходимый, и, увы, двигавшийся очень медленно. Обоз охранялся весьма небольшим соединением, и русские в любой час могли напасть на него, остановить и расправиться с ним. Уж миновали все сроки. Король ждал обоза, король нервничал, король кусал ногти, поглядывая на пустынную дорогу, на которой вот-вот должен был появиться Левенгаупт, но всё никак не появлялся... Наконец Карл принял решение: не идти на Смоленск, где русские всё уже разорили и выжгли, а повернуть в Малороссию — хлебную, изобильную. И к Адаму Левенгаупту прискакал гонец с приказанием — срочно двигаться для соединения с главными частями армии в Стародуб. Капитан Оберг, приструнивая мародёров и наводя добрые связи с местным простым людом, с мелкой и средней шляхтой, одновременно собирал сведения об имеющихся дорогах до Стародуба, о мостах и бродах, об удобных местах для стоянок, о возможностях использования особенностей местности — лесов, холмов, рек, болот — для защиты от нападений русских.

К тому времени, как капитан Оберг закончил писать приказ, солдаты его выкурили по трубочке, сделали по глотку вина и, облюбовав подходящую ветвь на дубе, под которым всё это время отдыхали, примяв кустарник под ветвью, срубили козлы, хотя и шаткие (но что ещё нужно для этого дела!), перебросили через ветвь несколько верёвок и принялись ловко вязать петли. Мародёры, видя эти приготовления, помертвели от страха, притихли. И с мольбой и с тоской поглядывали они на солдат и пишущего капитана. Они ещё надеялись, что этот капитан, белая косточка, чистенький мундир и с виду человек милосердный и образованный, с манерами, не дикарь какой-нибудь, просто запугивает их ради внушения и до собственно повешения дело всё-таки не дойдёт; пристально следили за выражением лица офицера; но выражение не менялось: были плотно, решительно сжаты губы, в напряжении мысли сдвинуты брови, слегка наморщен лоб — каменная маска, а не лицо; всё, что было в эту минуту в капитане живого, — это искры справедливости и чести в глазах.

Вот капитан поднялся, вот он зачитал свой приказ — ровным бесстрастным голосом. Мародёры охнули, услышав, что с ними тут не шутки шутят и не комедии ставят, и, сообразив, что пощады не будет, вполне чистосердечно опечалились... Вот двое солдат, как уж, видно, у них было заведено, поставили свои подписи возле подписи офицера. И капитан, аккуратно вложив лист приказа в Библию, негромко бросил солдатам:

— Gör vad du maste...[25]

Офицер и солдаты, занятые приведением приговора в исполнение, не видели, что у действа, какое они при дороге развернули, есть зритель. Лишь один из приговорённых, уже поставленных на козлы, увидел мальчишку в лесу, скрывающегося с лошадкой своей в молодом ельнике, и хотел мародёр офицеру что-то сказать и уж указывал глазами на ельник, как ударили ногами по козлам двое дюжих солдат, и захлестнулись жестокие неумолимые петли, впились в кожу, безжалостно сдавливая, сминая, ломая хрящи в горле, и дрогнула под тяжестью дубовая ветвь, затрепетали листочки. И увидел гот приговорённый и уж казнённый, что был у его беды, у свершённого возмездия ещё и другой зритель — Всевидящий, Всемогущий, Всемилосердный, Всесправедливый, Всесветлый, который, нет, не остановил пишущую приказ десницу капитана Оберга... Господь Бог в небесах.