Тур — воин вереска - [117]

Карл, перестав ругаться, пробовал бодриться:

— Вернули б мне мою шпагу...

Мартин и Георг молчали, опустив головы.

Оке опять сказал:

— Если б кто моих родителей убил, я бы того расчленил по суставам. Не пожалел бы...

— Заткнись, Оке! — простонал Карл. — И без тебя тошно... Поймали нас, опытных, как птенцов.

Тур смотрел на них, прислушивался к их словам. Не зная языка шведского, не мог понять, о чём разбойники говорят. Плакала душа.

Оке сказал:

— Если б кто над моей невестой надругался, я бы того живьём в прорубь вморозил. Не пощадил бы...

— Заткнись же, наконец, Оке! — прорычал Карл. — Не то я сейчас загрызу тебя...

Тут они услышали голос этого человека — человека в дивном старинном шлеме, — явно главенствующего здесь человека. Голос его был негромкий и низкий. Когда он говорил, все молчали. Прислушивались разбойники к его словам, жадно прислушивались, очень хотели понять, о чём речь, но не знали ни слова из местного языка.

Тур сказал им:

— Похоже, жили вы до сих пор без чести, если позволили себе такое чёрное дело.

— Что он говорит? — спросил Карл у Мартина.

— Откуда мне знать! — уныло покачал головой Мартин.

Тур между тем продолжил:

— У нас в шляхте говорят: забываешь о чести — теряешь душу; забываешь о душе — теряешь лицо... У вас четверых нет чести, нет души и нет лица. Вы мертвы уже.

— Что он говорит? — спросил Карл у Георга.

— А о чём поют сосны? — ответил вопросом на вопрос Георг.

Оке опять молился:

— Уповаю на милосердие Твоё, Господи...

Сказал Тур:

— Прожили вы жизнь без чести. Вы без чести и умрёте. И мне не понадобится суд старцев. Да простит меня Господь, который допустил до всего этого!..

— Знать бы, о чём он говорит, — всё сетовал Карл и скосил глаза на Оке. — Ты понимаешь хоть слово?

— Не понимаю, — хмуро дёрнул плечом Оке.

Тур между тем продолжал, оглянувшись на своих людей:

— Не следует нам испытывать Бога, как Он испытывает нас, — и потом опять повернулся к разбойникам. — Я дам вам возможность защищаться. И потому вам вернут ваши шпаги...

— У тебя благородное сердце, пан Тур, — сказал Волчий Бог. — Повесить их вон на том дереве... И вся недолга.

— На колья посадить! — вставил своё Певень. — Только прикажи, пан Тур, я топорик возьму и мигом четыре кола приготовлю — плотник я знатный... Как вспомню, что они сотворили... — нет никаких сил терпеть, руки так и чешутся.

Ещё предложили из дружины:

— К деревьям привязать да лесных братьев свистнуть. Придут лесные братья стаей и начнут откусывать от живого.

Тур покачал головой, и все замолчали. Он сказал:

— Почему я это делаю? Вовсе не ради того, чтобы они приняли смерть с честью — с оружием в руке. А ради того я это делаю, чтобы угодить своему болящему сердцу, ублажить свою десницу, жаждущую мести. Согласитесь: мне, воину, не к лицу казнить безоружных — даже таких недостойных, как они.

— Тебе решать, — не стал возражать Волкенбоген.

— Твой выбор, — согласился и Певень.

— Он прав! — кивнули и другие. — Не будем испытывать Бога казнями...

Здесь Тур склонился над Карлом.

— Ты похож на воина. Ты, может, даже владеешь оружием, которое у тебя отняли?

— Что он говорит? — спросил Карл у Георга.

— Он спрашивает... — угрюмо процедил сквозь зубы Георг.

— Что?..

Тур взял шпагу у одного из своих людей и воткнул её в снег перед Карлом. Певень разрезал верёвку на руках у шведа.

— А! Этот дикарь хочет драться!.. — воспрянул духом Карл. — Задам же я ему сейчас — мужичине.

— Уж больно гордая осанка у этого мужичины, — предупредил Мартин. — Будь настороже, друг.

С улыбкой и посветлевшим надеждой лицом вскочил Карл на ноги, схватил шпагу и сделал ею несколько привычных движений — разминая затёкшую руку, разогревая застывшее от холода плечо; со свистом он рассёк упругий, морозный воздух — и раз, и другой; засмеялся... Люди Тура отступили на несколько шагов, образовав достаточно просторный круг. А Тур где стоял, там и стоял. Только движением уверенным и неспешным извлёк из ножен свою саблю.

Карл был опытный воин — много опытнее своих друзей; он это знал наверняка, и они это понимали, потому и удавалось ему до настоящего времени верховодить в компании друзей по несчастью. Ему — забияке и ловкачу — не было в драке равных; то-то радовался он, что этот мрачный парень, напоминающий рыцаря из давних времён, ничего не знал о нём, не знал о победах его в поединках, о подвигах его в стокгольмских и рижских пивнушках, где шпага его немало пьяной крови пролила, и о проделках на ночных городских улицах, когда двумя-тремя точными ударами он, мастер воинского ремесла, добывал себе очередной тугой кошелёк — как прибавку к жалованью.

Весьма опытный воин был этот Карл, знал, как противника в поединке обмануть... и так он прыгнул, и эдак скакнул, и сделал угрожающий выпад, и к ложному удару прибег, и будто бы раскрылся, и в сторону отступил, и снова красиво рассёк доброй шпагой воздух, и всё подводил он к тому, чтобы внимание противника на хитрые ужимки свои отвлечь и уж тогда со всей внезапностью нанести удар верный, ради которого и разыгрывал здесь с клинком всё шутовство...

А Тур, стоявший недвижно и зорко следивший за всем этим танцем, всего один раз ударил — быстро и сильно, — мгновение угадал. Карл, увлечённый своими обманными движениями и выпадами, за противником не углядел и пропустил этот удар — единственный и точный. И с плеч долой слетела и покатилась бесшабашная Карла голова. Остра была у Тура сабля, и очень тяжела рука. Желало мести горячее сердце.