Тур — воин вереска - [104]
И Красивые Лозняки стороной не обходили. Знал народ, где ещё можно чуток покормиться в голодные времена; помнил народ, что Ланецкие никогда не бывали скупы, в святочной подачке никому не откажут; от себя отнимут, другим дадут, голодного одарят, нищего приветят, честь сберегут. И не ошибался народ: подавали, была печь гладка; не репкой, не редькой и луком встречали колядчиков, а сладким пряником и пирогом, масляным блинком да душистой лепёшкой, сушёными ягодами и мочёными яблоками, кого квасом угощали, кого уваживали пивом, а кого и водкой одаривали. Весьма широкую тропку протоптали ряженые в снегу. Да не одну: и от Рабович тропка была, и от Улук. И по ним из других ещё тянулись деревень.
Как-то в одну святочную ночь вышел на тропочку Винцусь. Как всегда, предоставленный самому себе и занятый своими делами, многие из которых иначе и назвать нельзя, как причудами скучающего юного паныча, хотел он в одиночестве, без помех, полюбоваться на святочное небо и, может, собственных примет в нём поискать. Именно для этого отошёл он от жилья, от усадьбы с освещёнными окнами, чтобы свет не мешал. И стоял он посреди тропы, и дивился на роскошное звёздное небо, на серпик месяца золотой, поднявшийся высоко над лесом.
Вдруг услышал Винцусь скрип снега позади себя. Оглянулся — это кто-то возвращался в Рабовичи из усадьбы. Присмотрелся Винцусь. Ночь хотя и светлая была, ясная, звёздная, а не видать — кто шёл. Тёмное пятно двигалось на тропе. Только и слышно: скрип да скрип, скрип да скрип... Потом услышал Винцусь девичьи голоса, а за ними и смех. Когда ближе они подошли, разглядел в свете звёзд — две девушки это были. Видно, из Рабович они приходили колядовать. И, похоже, повезло им, несли вдвоём котомку: перепало девушкам немало гостинцев.
Хоть и шляхтич был наш Винцусь, хоть и честь была ему дороже жизни и имя шляхетское должен был он с гордостью нести и хоругвью поднимать его над собой, над своей судьбой, над своими поступками, но из вежливости и по доброте христианского сердца отступил Винцусь на шаг с тропы, чтобы девушки эти простые, крестьянские, могли пройти... Узнав его, они попритихли, даже как бы головы опустили в скромности, в положенном к господину почтении, и уж вроде прошли мимо, но вдруг обернулись, засмеялись разом, будто сговорились, и набросились на Винцуся, и повалили его в сугроб...
Юный шляхтич наш и опомниться не успел, как одна из девушек уселась ему на ноги, а другая, заливаясь смехом, навалилась на грудь и ну давай его целовать... Он было стал сопротивляться, хотел её оттолкнуть. Ведь ужас как не любил Винцусь, когда его целовали — да ещё в губы. Как-то сестрица его поцеловала так, и он в расстроенных чувствах всё вытирал себе губы рукавом да сторонился её с полдня. А тут...
А тут вдруг так хорош, так сладок, так волнителен поцелуй ему показался, и от этой девушки так пахло... девушкой, чем-то чужим, неизведанным, но притягательным, неизъяснимо притягательным, неодолимо притягательным, что у Винцуся ёкнуло сердце, и он перестал отталкивать девушку, руки раскинул по снегу и готов был, кажется, лежать так вечно, вдыхать этот запах, не разгаданную вечную загадку, и ощущать своими губами эти девичьи губы — быстрые и сильные, уверенные, умные — много умнее, опытнее его — и в то же время очень нежные (что может быть их нежнее! может, разве свежие сливки?..), такие тёплые, какие-то даже родные — губы женщины, губы всех женщин на свете, матерей и сестёр, губы прародительницы Евы, губы-любовь, губы-прозрение, губы-откровение, губы-смысл, губы-жизнь... Ах, от этого у парня вскружилась голова, и кабы он к тому времени уже не лежал в снегу, он бы точно, будто подкошенный, в снег рухнул...
Снова засмеявшись, девушки вскочили на ноги, подхватили свою котомку и кинулись стремглав по тропе в сторону села. А Винцусь наш, будто распятый в сугробе, ещё долго лежал вот так, навзничь, и широко раскрытыми счастливыми глазами смотрел в бездонное звёздное рождественское небо...
Этим новым открытием — по существу, открытием нового себя — он был потрясён. Весь следующий день он только и думал о волнующем ночном происшествии. И едва он вспоминал неожиданный поцелуй, опять так сладко становилось на сердце, и замирало оно, полное некоего томления, — как приятного несказанно, так и саднящего, как бы зовущего куда-то, не дающего покоя, — и кровь мощной волной приливала к голове, и мгновение-другое голова шла кругом, и, как у девушки, рдели щёки... будто поцелуй тот нежданный повторялся вновь и вновь. Так крепко удерживала его память! Мог ли он после сего происшествия вернуться к себе прежнему, заботиться прежними заботами — о себе самом, думать прежние думы — о забавах и игрушках, делать прежние дела — такие, кажется теперь, мелкие, никчёмные, смешные даже?.. Это был вопрос, на который он не искал ответа; он просто чувствовал, что стал другим, — словно нашло на него просветление. И этим открытием ему страсть как хотелось с кем-нибудь поделиться. С кем?.. Винцусь наш, конечно же, отправился к брату.
